Анна Бердичевская - КРУК

«Горец, – подумал Чанов. – Легкие и гортань горца. И ведь не мерзнет на этом ветру». Сам Кузьма уже просто окоченел. Они постояли минут десять рядом с фельдмаршалом.

– Бичебо [35]  Парни ( груз .). , – сказал отец Георгий, – мы запомним эту встречу. Навсегда. Но пора спускаться.

Через полчаса, когда они вернулись к машинам, сумерки сгустились и приобрели лиловый, чернильный оттенок. Только окно в домике горных стрелков светилось. Флажка на крыше было уже не разглядеть.

«Лендровер» священника стоял на площадке за ветром, скрытый скалой. Все четверо забрались в него В салоне было просторно, но холодно.

– Машина военного образца – ничего лишнего!.. – Священник хохотнул, и пар вырвался из-под усов. Видно было, что он в своей плотной шерстяной рясе тоже замерз до чертиков.

Дада повернулся, достал из рюкзака большой термос, хлеб, сыр, два помидора и огурец.

– Ооо! – сказал Вася.

– Зря радуешься, – проворчал Дада, – чая в термосе на донышке. Выпили, пока ждали вас с Кузьмой.

– Давайте перейдем в «Шевроле», там печку включим, – предложил Кузьма, у которого от холода сводило зубы и дрожь волнами прокатывалась по телу.

– Нет, – твердо сказал отец Георгий. – Ночевать там тесно, и ехать нельзя – в таком состоянии и ночью мы не далеко уедем. Мокрая дорога заледенела, спускаться с гор сложней, чем подниматься. Бог даст, заночуем где-нибудь.

Повисло молчание.

– Чего ждем! – рассердился батюшка. – Василий, у тебя абсент еще остался?

– Остался. – Блюхер потряс бутылку.

– Давид, достань стаканы.

Он разлил по пластиковым стаканчикам остатки абсента на троих, Блюхеру досталась почти пустая бутылка.

– Тебе хватит, – подмигнул священник.

Блюхер не расстроился, встряхнул бутылку и сказал тост:

– За счастливую встречу!

Компания выпила и закусила, чем Бог послал.

Запили глотком теплого и сладкого чая.

– Ну, я пошел молить о ночлеге, – сказал отец Георгий, перекрестился и вышел из «Лендровера».

Парни сидели тихо на заднем сиденье, прижавшись друг к другу.

– Помните Петра из крематория? – спросил Дада.

– Как не помнить, – пробормотал Блюхер, – Святой Петр…

Он засыпал.

– Не спи! – толкнул его локтем в бок Кузьма, – замерзнешь.

– Да что вы, господа, мне тепло…

– Вот-вот, – сказал Дада, – как раз так и засыпают навсегда… Ну и год выдался, скорее бы кончился…

– Еще неизвестно, что в новом году ждет, – пролепетал Вася и зевнул, да так сладко, что за ним и Кузьма, и Дада…

Посредине общего и могучего зевка, как уже бывало не единожды, и все-таки неожиданно, а главное вовремя, Чанов почувствовал трепыхание мобильника в нагрудном кармане. Кузьма на этот раз не испугался, но мгновенно очнулся, и ноги внезапно потеплели. От звонка очнулись и Вася с Дада. А Чанов не спешил брать трубку, он спокойно слушал и почему-то подумал, как будто расслышал: «Это не Соня. Это Паша…»

Действительно, звонил Павел Асланян.

Его голос звучал абсолютно рядом, радостно и утвердительно:

– Чанов! Можно я вам стихи прочту!

– Про красивого ? – припомнил Кузьма стишок в подвале.

– Ну почему же? Новое! Только сейчас сочинил… У нас уже ночь… вы не спите?

– Чуть не уснули. Хорошо, что позвонил! Сейчас прочтешь, вот только «громкую связь» включу, здесь где-то есть кнопка… чтоб Блюхер и Дада тоже слышали…

Он нашел кнопочку «громкая связь», скомандовал Павлу: «Давай!», и в стылом «Лендровере» раздался голос Асланяна:

Павел закончил. И услыхал благодарные аплодисменты в дальней дали, в «Лендровере», у черта на рогах. А Блюхер даже просто плакал.

Он отнял трубку у Чанова и заорал:

– Паша!.. О, знал бы ты!.. Знал бы ты, как это вовремя! Ты – гений! Мы любим тебя и ждем.

– Я купил билет, – ответил поэт. – Вылетаю вечером первого января, с пересадкой во Франкфурте-на-Майне. Прилечу второго числа в одиннадцать утра… кажется…

Кузьма отнял трубку у Васи.

– Паша, посмотри в билет и пошли мне СМС… Да мы сами тебе еще позвоним. Не волнуйся, встретим!

– Спасибо!.. – сказал Асланян, и связь прервалась.

В «Лендровере» замигала и погасла тусклая лампочка. Но сон и стужа отступили. Кузьма, Василий и Давид сидели в темноте молча, плечом к плечу, и каждый думал о своем…

Минут через десять вернулся отец Георгий, влезать в «Лендровер» не стал, сказал только:

– Собирайтесь, пошли!

И они пошли друг за другом сквозь снегопад – который не был уже таким испепеляюще-холодным, потому что ветер стих – к домику горных стрелков.

Там в маленькой и очень теплой комнате сидел худощавый офицер, он разговаривал по-немецки по рации, которая, подвывая и каркая, ему отвечала, как в старинных фильмах про войну:

– Яволь!.. Яволь, герр официрр…

Офицер улыбнулся вошедшим странникам и заговорил со священником по-английски. Пообещал, что через двадцать минут «за группой приедут».

Потом офицер позвал рядового и попросил его принести чай гостям. Гости, усевшись на скамье вдоль стенки, начали пить горячий чай из огромных эмалированных кружек, а офицер с отцом Георгием продолжили мирно беседовать по-немецки.

«Сколько же он языков знает? – думал Кузьма о священнике. – Церковно-славянский, грузинский, английский, французский, немецкий… Еще и древнегреческий, поди…» Сейчас ему снова захотелось спать, руки и ноги ныли, лицо горело…

Через двадцать минут за ними приехал джип на высоких колесах с двумя солдатами на первом сиденье – один за рулем, второй с автоматом. Их повезли по большому мосту через тоннель, потом по тряской и темной дороге сквозь снегопад. Вскоре где-то далеко впереди замаячил ряд огоньков, потом из снегопада проступило нечто похожее на корпус огромной подводной лодки с прожектором на капитанском мостике. Джип остановился. Путники выбрались на волю, под снегопад. Снег лепил прямо в глаза, но субмарина была реальная… Вот в борту ее образовался светящийся контур прямоугольного люка, он открылся, и Чанов, шедший последним, увидел, как священник вступил на борт не вполне опознанного, плавающего в снегопаде, объекта.