Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник)

Папа долго терпел, потом пробурчал – не умеешь, не берись, да и содрал чехлы.

Я их потом пустила на абажур и на тряпки для мытья окон.

Папа учил нас водить либо на заброшенном аэродроме, либо в Пичвнари – на последнем отрезке пляжа среди сосен.

Машинка уже совсем была древняя, натужно выла и гремела, по пути из нее вылетали детали, но ездила, ездила.

– Хорошо бы мне «Ниву», – вздыхал папа и покупал очередной аккумулятор для своей старой лошади.

Зятья стеснялись и обещали каждый раз купить новую машину. Папа радовался и мечтал.

А обещанное никак не удавалось. Папа все больше глох, плохо видел, уже пару раз чуть не влетел в аварию и все валил на старую машинку, которая не слушается.

В этот приезд папа дремал возле телевизора, мама семенила за своими птицами, цвела примула на склонах, апельсины падали в руки, эвкалипты пахли – все как обычно.

И только нашей древней машины нигде не было видно.

– Продали, – между делом сказала сестра.

Наверное, папа уже никогда не сядет за руль. Никогда больше не повезет своих птенцов на базар покупать сено корове или на вокзал – провожать на поезд.

Никогда больше не встретит нас ледяным кобулетским утром в полутьме, легко подхватив пудовые сумки, а потом не повезет на море, часами ожидая в тени, пока внуки наплаваются.

Сколько было радостного в этих крошечных путешествиях!

Остановиться возле каждого столба, попить воды из источника, купить мороженого в жару и быстро съесть, пока не растаяло.

Возить полную машину баллонов с водой, когда в деревне все пересыхало.

Ездить на речку и мыть усталую дымящуюся груду железа, щедро поливая из ведра.

Поехать к братьям, упоить весь стол и с протяжными песнями вернуться домой по виртуозно неудобным дорогам, знакомым до каждой рытвины.

Хорошо было дремать рядом с таким водителем, сквозь ресницы наблюдая мелькание огней чужих фар.

Папа, слава Богу, жив.

Он снова пешеход, ушла его боевая техника, его прибретение и танк для защиты семьи.

Он читает газеты, почти ничего не слышит, дремлет, сложив сильные руки на уютном животе.

Наверное, он больше никогда не сядет за руль.

Мужчинам тяжело стареть.

– А пойдем сегодня на источник, – сказала бабушка одним летним утром.

Сказала бы – пойдем на кладбище, я была бы рада.

Или на базар, что немного хуже. Или в собес – что совсем неприятно, но мы всегда были вместе, как кенгуриха с детенышем, как воздушный змей с веревочкой, как вокзальное мороженое и хрустящий стаканчик, и если кто-нибудь задал бы мне вопрос – а зачем тебе везде таскаться в эту жару, останься дома, – я бы, наверное, заплакала от горя и брошенности.

Заперев ворота, шли мы вдвоем по деревенской дороге.

Это вам она скучная пыльная улица с встревоженными наседками и пипикающими птенчиками, косоухими псами и вороватыми кошками, толстобрюхими женщинами с мотыгами в руках или оборванными пацанятами с объеденными грушами в чумазых лапках, а нам она была – дорога.

Что было в старой сумке, я не знаю. Хотя могла шею под топор подставить – лежал там кошелечек, перочинный нож с черной рукояткой и хлеб с сыром. Что еще – станет известно по прибытии в место назначения. Могли быть бумажки с печатями или яблоки, а бывали и отрезы на халаты в подарок.

Шли мы туда, где стояла мельница, куда папа приносил мешки кукурузы. Не зашли. Значит, нам дальше.

Шли мимо чужого кладбища – у нас там никто не лежит, все неродные, бабушка все равно шепчет что-то сухое, жалобное и непонятное. Не сюда нам, дальше.

Дальше – магазинчик с хлебом и сахаром, нас провожают долгими взглядами, бабушка опять бормочет, на этот раз понятное – чтоб ваши глаза да в вашу жопу, и слегка сплевывает.

Сворачиваем между двумя садами куда-то вниз.

Там заборчик, тропинка заросла папоротниками, ежевика царапает голые ноги, солнце уходит за кружевные кроны, и дальше лес.

Ровного места – только чтобы поставить ногу, земля мягкая и проседает, вошли в тень – и запахло прелой листвой и грибами, влажной зеленью, как будто кто-то растер ее между пальцев.

Спуск идет к завитому змеей ручью между красных берегов, но мы не к нему.

Спустились, потом снова поднялись на другую сторону амфитеатра, там – устроенная на горе площадка, куст с завязанными на каждой ветке и торчащими во все стороны пестрыми ленточками, а за ним – родничок.

Тихий, как робкая кошка, посверкивает струйкой в косых лучах.

Бабушка ставит на землю сумку, достает полотенце.

– Снимай платье, – командует.

Я протестую: а вдруг кто-то увидит?!

– Да нет здесь никого, – решительно стаскивает через голову мое ситцевое куцее платьишко, вешает на куст.

Достает эмалированный ковшик, меня ставит на камни.

Наполняет ковшик водой из родника и поливает меня сверху, приговаривая шепотом незнакомые слова.

Мне холодно и приятно, я танцую босыми ногами, жмурюсь и подставляю лицо – вода пахнет немного лекарством, немного солью, чуть-чуть ежевикой.

Бабушка поливает и снова наполняет ковшик, трет рукой по пупырчатым ногам, шепчет и шепчет, и я знаю, что ее точно кто-то слышит – тот, невидимый, к кому она обращается.

Заворачивает меня в полотенце, жестко растирает голову, одевает и прогоняет встать на солнечное пятно, чтобы отогреться.

– Ты мне скажи, когда кто-то появится, – приказывает бабушка и заставляет отвернуться.

Пока она возится за кустом со своим ковшиком, я задираю голову и смотрю на деревья. Солнце подсушивает волосы, дрозд распевается на ветке, в луче кружатся мушки.

Так тихо, как будто все попрятались и следят, когда же мы уйдем.

– Ба, ты скоро? – Мне хочется подвигаться, и я опять пританцовываю.

– Не упади мне там смотри. Вот, уже все, – довольно вздыхает бабушка. – Поднимайся, желания загадаем.

Она дает мне лоскуточек и велит повязать на ветку. Узлов надо сделать не меньше трех, а желание проговаривать про себя, иначе не исполнится.

– А ты что загадала? – любопытствую я, не придумав себе желания.

– Нельзя говорить, кенкера, – узловатыми пальцами бабушка ловко и точно завязывает узлы и молится, молится с зажмуренными глазами.

Что я хочу?

Что же, что же, что же?! Желания у меня мелкие и глупые.

Жареную курицу? Куклу? Платье?

А, знаю: чтобы лето не кончалось подольше. Желательно – вообще никогда.

Если бы бабушка видела, что я творю, когда она не видит, – посадила бы на цепь.

Как я осталась жива?!

Прыжки по чайным рядам – знаете, что это такое?

Не знаете и знать не можете.

Ну вот холм, да? Поросший рядами чайных кустов – они ровненькие, как причесанные редким гребнем набриолиненные волосы. Ряды идут горизонтально, а мы прыгаем вертикально – сверху вниз.