Александр Проханов - Убийство городов

– Но, Дмитрий Федорович, ведь вы обещали. Свидетелем тому – вся страна. И потом, вы – авторитет, не сравнимый с нами, молодыми. Вы – золотые уста России!

Кольчугин представил ее моложавое лицо с молодежной челкой, прикрывавшей морщинки на лбу. Ее напор был характерен для женщин, посвятивших себя общественной деятельности. Он всю жизнь сторонился этих шумных и неутомимых активисток, бесцеремонных и фанатичных.

– Еще раз прошу меня извинить. Я неважно себя чувствую. Все, что я мог сказать в поддержку Новороссии, я сказал в моих статьях и выступлениях. Я не оратор, а писатель.

– Дмитрий Федорович, на митинге будут представители всех патриотических организаций. Резолюцию митинга прочитают в городах Донбасса, прочитают в Кремле, прочитает Президент. Вы же хотите, чтобы русская армия прекратила геноцид в Донбассе? Мы не обойдемся без вашего слова. «С кем вы, мастера культуры?»

Это назойливое вторжение в его тихий утренний дом Кольчугин воспринял как бестактное насилие. Хотел сказать резкость, но сдержался.

– Еще раз прошу меня извинить, но я не сумею прийти, – и отложил телефон.

Он полил цветы на окнах, те, что раньше поливала жена. Хотел вернуть себе вчерашние чувства, когда память, блуждая в прошлом, отыскивала среди ошеломляющих зрелищ, военных походов и государственных переворотов, – отыскивала драгоценные воспоминания о детях, о кратких мгновениях, когда все они собирались вместе.

С маленьким сыном они идут через поле картошки. Сын едва возвышается над ботвой, цепляется за стебли, семенит в борозде, боясь отстать. А в нем такая острая нежность, любовь к его круглой голове, маленькому торопливому телу. Сын страстно стремится не отстать, не потеряться в огромном поле, в огромном мире, где ему опорой служит отец, его сила, доброта и любовь.

В осенней деревенской избе они всей семьей собрались у горящей печки. Красные язычки на стене. Жена прижала к себе детей, а он кочережкой шевелит дрова, окружая их красными искрами. Захлопнув дверцу, продолжает рассказывать бесконечную сказку, которую тут же выдумывает. Про волшебных муравьев-канатоходцев. Про злобных карликов и добрых лилипутов. Про Птицу Ночь, которая летает над заснувшей деревней. И в детях такое страстное внимание, нетерпение, и жена сама, как дите, внимает его фантазиям.

Они вышли на берег ледяного ночного озера, над которым стояла огромная голубая луна. Он подобрал прозрачные ледышки, раздал детям, жене, и они сквозь ледяные линзы смотрят на луну. Лица дочери, сына, жены в голубых таинственных отсветах. Он зачарован огромным волшебным миром, в который они явились и теперь неразлучны навеки.

– А на луне люди водятся? – спросила дочь.

– Мы с вами лунные люди, – сказала жена.

– Лунные люди, – завороженно повторил сын.

Жена кинула на озерный лед ледяное стеклышко, и оно зазвенело, покатилось, мерцая, исчезая в сумерках.

Кольчугин вслушивался, ловил тот далекий звон.

Опять раздался звонок. Он услышал требовательный, возбужденный голос Лапуновой:

– Дмитрий Федорович, включите телевизор! Посмотрите, посмотрите, с кем «мастера культуры»! А вы не хотите идти на митинг!

Раздраженный, повинуясь бесцеремонному требованию, Кольчугин включил телевизор.

Известный рок-музыкант Халевич пел свою бравурную песню о лазурной птице, приносящей победу и счастье. Он пел ее, находясь в расположении украинских войск в районе покоренного Славянска. В парке с поломанными деревьями, среди разрушенных стен сидели на земле солдаты. Гремел и танцевал на месте ударник. Саксофонист раскачивал из стороны в сторону саксофон. Патлатый пианист вонзал длинные пальцы в синтезатор. Халевич, со своим характерным лицом смеющейся белки, двигал плечами и бедрами, исполняя гремучую песню. Солдаты хлопали, свистели, раскачивались. На коленях лежали автоматы. Лица были исхудалые, загорелые, опаленные боями.

Кольчугин чувствовал, как его истощенные мышцы начинают крепнуть от ненависти. Скулы сводила судорога отвращения. Слезящиеся глаза наполнялись злым блеском.

Перед ним был враг, беспощадный, неистребимый, бессмертный, возникший из тьмы времен, чтобы терзать родную землю. Его песня была ритуальным псалмом, накликающим смерть на Россию. Птица, о которой он пел, была синей смертью, которая выклевывала глаза младенцам. Победа и счастье, о которых он пел, были победой над русскими, счастьем увидеть их поражение. Солдаты, опьянев ядовитой огненной музыкой, шли к своим гаубицам и «Градам», продолжая стирать с земли города Донбасса. Эту музыку слышали в застенках пленные ополченцы, у которых битами ломали кости. Колдун с лицом хохочущей белки глумился над Кольчугиным, над его бессилием и немощью.

И вид этого ненавистного, с беличьими резцами лица распечатал в нем потаенный ключ страсти и ярости. Он снова был боец, был в строю. Торопливо собрался, вызвал шофера и отправился на митинг.

Митинг собирался в Парке культуры, на берегу Москвы-реки, в месте, отведенном властями под всевозможные сходы и собрания, которыми кипело недовольное общество. Кольчугин оказался среди многолюдья, которое стекалось, слипалось в сгустки. Кружилось в водоворотах, образуя сложную смесь партий и групп, со своими вождями, стягами, патриотическими листовками. Некоторые явились в футболках с эмблемами своих организаций. Другие навязчиво раздавали крохотные газетки и воззвания. Были заметны странные персонажи, длинноволосые, бородатые, то ли в рясах, то ли в долгополых рубахах. Словно явились на митинг из восточных монастырей, из колдовских урочищ, с языческих богомолий.

Кольчугину была знакома эта патриотическая толпа, в которой, наряду с коммунистами, монархистами, евразийцами и националистами, появлялись эти загадочные посланцы Древней Руси, колдуны, волхвы и расстриги.

Было солнечно, жарко. По реке, среди ветряного блеска, плыли трамвайчики. В стороне плескалась музыка аттракционов, раскачивались огромные качели, звенели «американские горки». Крымский мост парил над рекой, словно из голубого стекла, в котором струились прозрачные энергии света. Кольчугин любовался этим световодом, соединившим Крым и Россию, а Россию с небесной бесконечностью, из которой в русскую душу проливался голубой фаворский свет.

Среди клубящейся толпы была установлена невысокая трибуна, стояли громкоговорители. Кольчугин не спешил к трибуне, останавливался то у одной, то у другой группы. Прислушивался к молве. Повсюду говорили о Новороссии.

– Слушайте меня, одна женщина сказала, что эта война через двадцать дней сама собой разрешится. Как руками разведут. – Это говорила остроносая особа с бойкими сорочьими глазами, какие бывают у разносчиц слухов. – Эта женщина ехала в автобусе и сказала, что война сама собой рассосется. «Не верите мне? – говорит. – Так вот, смотрите. Сейчас остановка. Я сойду, войдет милиционер и сядет на мое место». На остановке выходит. Заходит милиционер и садится на ее место. Хотите – верьте, хотите – нет. – Особа блеснула круглыми сорочьими глазами и заспешила к соседней группе, чтобы там повторить свою историю.