Елена Исаева - Конкурс красоты

Руководитель литературного кружка велела описать внешность и манеру говорить… Внешность у бабы Раи была… Ну, обыкновенная бабушкинская такая внешность… Манера говорить… Немножко она подсвистывала, задыхаясь, потому что ушла на фронт в сорок первом году семнадцатилетней девочкой и, в холодные осенние дожди ночуя в лесах на земле под плащ-палаткой, заработала себе астму.

– Раиса Александровна, заходите, садитесь! – открыв соседке дверь, радушно произнесла мама.

– Чем это вы тут занимаетесь?

– Избавляемся от комплекса неполноценности! – отрапортовала я.

– Хорошее дело! Одобряю.

– Давай-давай! «Ходи шибче, белоголовый!» – не давала мне расслабиться мама, цитируя свой любимый «Необыкновенный концерт». – Ты себя должна нести как праздник и подарок! Дубль три!

Я прошлась, как мне казалось, легко и бодро.

– Слониха! Это даже не на двойку! – искренне огорчилась мама.

– Ну, ладно! – заступилась за меня баба Рая. – Затерроризировала ребёнка! Сама-то попробуй!

– Пожалуйста!

Мама, надо сказать, прошла хуже, чем я.

– Да-а, девки! Походка от бедра должна быть! От бедра, я говорю! Эх! Бывали и мы лебедями!

Баба Рая тоже встала, тоже прошлась по комнате, как ей казалось – замечательно. Мы все втроём рассмеялись.

– Не мучь ребёнка. Как бы она ни ходила, она это всё равно лучше нас делает! – баба Рая тоже была честной и объективной.

– У неё конкурс красоты на 8 Марта объявили.

– Ой! – всплеснула руками баба Рая. – Да я б нашей девочке и так все призы дала! Даже если б она только на сцену вышла и просто постояла! Такая она у нас замечательная! Юная, стройная!

Мне это заявление, конечно, самооценку повысило, но я должна была оставаться реалисткой:

– Вы не объективны, баб Рай. Там знаете сколько таких будет – юных и стройных!

– Знаю… У меня тоже небось свой конкурс красоты был, – сказала баба Рая, сразу погрустнев.

– Когда?

– Как?

– А в сорок первом. В августе… Когда на фронт попала.

– На фронте – конкурс красоты?

– Ну, это так… Метафора. Заявление с подружкой подали, я год себе накинула, скрыла – написала, что мне уже восемнадцать лет. И скрыла, что отец – враг народа. И Зинка поклялась, что никому не скажет. А то думала – не возьмут. Взяли. Отправили… на фронт. А там – распределение по частям. Командир нас в первый же день в шеренгу выстроил и как пошёл трёхэтажным крыть! «Суки вы! Проститутки! – И всякие другие слова. – Дома не сидится! Приехали хахалей себе искать. Ну, тут он тоже другое слово-то употребил – вместо хахалей, не при ребёнке будь сказано. – Жизни не жалко – лишь бы к мужикам поближе! Глаза ваши бесстыжие!» Верите, из всего строя одна я заплакала. Так мне обидно это показалось – я же Родину шла защищать. Остальные, гляжу, девки стоят ухмыляются, переминаются с ноги на ногу. Командир орать перестал, подошёл, отдал мне хлеб на всех: «На, говорит, ты распределять будешь. Ты тут самая лучшая». Ну а на другой день начался настоящий конкурс красоты! Из разных частей стали командиры приезжать – подбирать себе в штаб – секретарш, сотрудниц. Пройдут вдоль строя, оглядят. Кому какая понравится – такую и берут. Мы с Зинкой попали вместе – в пехоту. Начальник этого штаба на неё запал. И меня взял, поскольку ему две нужны были по разнарядке, а Зинка за меня попросила. Ну и пошли – военные будни.

Мы с мамой почувствовали материал для сочинения.

– И как там тебе было-то? На фронте?

– Да как было? Отступали, наступали. Спали вповалку, шинелями укрывались. Зинка-то себя не блюла. А до меня никто пальцем не касался. Это я ей не в осуждение. Она ж уже женщина была. А я – девушка. И мужики честные вокруг попались. Вот если, скажем, надо мне вымыться посреди леса. Они шинелями с четырёх сторон меня загородят, а сами отвернутся, не смотрят – ждут, пока вымоюсь. Даже не пошутит никто, ни слова какого… скоромного, ну, там «спинку дай потру». Не было.

– Что ж, за всю войну так никого и не полюбила? Из стольких-то мужиков? – усомнилась мама.

– Ой, Кать. Мне этой любви до войны хватило! Я ж из-за своёй любви отца потеряла. В парке Горького познакомилась с военным. Мне шестнадцать. Ему двадцать два. Лейтенант НКВД оказался. Отец как узнал! «Прекращай с ним встречаться, и всё тут!» А он уж так ухаживал. А я уж так влюблена была. Порвала, можно сказать, по-живому. А парень, видно, понял почему. Затаил. Ну и… через три месяца отца как врага народа… У меня на любовь после этого аллергия была. Так и вторая любовь у меня из-за отца же не получилась.

– На фронте?

– На фронте.

– А он кто был?

– Большой начальник. Командующий. Фамилию не скажу.

– А как – как познакомились?

– Да заняли мы одну деревню. С правого фланга ещё бой шёл, а мы уже свою задачу выполнили, штаб в избе разместили, я вышла местность осмотреть. Красиво, девки! За деревней – поле, всё в цветах, за полем – река. Я пошла цветы собирать. Вспомнила, как мы с мамой в детстве на даче ходили… Углубилась. И тут на дороге машина тормозит. Генерал с шофёром выскакивают. «Стой! Не шевелись!» Я встала как вкопанная. «Не бросай цветы!.. Видишь – проводки из земли торчат? Это мины. Ты на минном поле. Давай аккуратненько обратно». Я эти проводки-то видела. Ну, перешагивала, и всё. И шла себе. Когда не знала. А как он сказал – стою пошевелиться не могу. Ноги – чугунные – к земле приросли. «Давай, девочка, не бойся. Только внимательно. Перешагивай. Всё получится. Иди». Так он это сказал уверенно, что я послушалась, пошла. Надёжность в нём какую-то почувствовала. Мол, если говорит, что всё получится – значит, так оно и будет. И смотрю на него, а он орёт: «Не на меня! Под ноги! Под ноги!» В общем, как-то вышла, стою перед ним, похохатываю истерически… Он к шофёру обернулся: «Лёша, – говорит, – дай девочке спирту. Считай, второй раз человек родился – надо отметить». Парень достал из машины фляжку, протянул мне, я глотнула – как умела. А не умела вовсе.

«Не умею», – говорю. «А больше, – говорит, – и не надо. Как звать-то?» – «Рая… Ой… Рядовой Иванова!» – «Понятно, Рая. Как же тебя угораздило?» – «Хотела букет в штабе поставить… Праздник всё-таки! Вышибли мы их!» – «Садись в машину – подвезу». Ну, вот так. Потом как-то ночью он приехал. Они с нашим командиром до утра аж просовещались, а под утро он часа на полтора заснул. Тут же в штабе, на кушетке. Я его будить пришла – как велел: «Товарищ командующий, разрешите обратиться… Вы велели вас через полтора часа разбудить. Уже прошло». – «А-а… Рядовой Иванова», – узнал. Я удивилась: «Вы помните?» А он вдруг говорит: «Такие глазищи разве забудешь?» И смотрит, и смеётся. Он силу-то свою мужскую хорошо понимал. Я покраснела, на другое перевела: «Мы с девчонками вам оладьев напекли. Завтракать накрывать?» Он помягчел вдруг совсем: «Слово какое-то домашнее, ностальгическое – накрывать… Нет, девушка Рая. Некогда мне завтракать. Поеду я. Лёша встал?» – «Давно». – «За оладьи – спасибо. С собой их мне заверни». Уходя, оглянулся ещё в дверях и сказал: «Буду тебя вспоминать». И всё. Так он мне нравился, девочки. Фамилию его услышу – сердце падает. Прямо клавиши в машинке путала… Задумчивая вся стала. Даже обстрелов уже не так боялась. Нас обстреливают – а мне есть о чём думать…