Мария Метлицкая - Бабье лето (сборник)

Елизавета Осиповна старела, дряхлела, помощница из нее уже была никакая – и Анюта с Милочкой взяли все домашние хлопоты на себя. Милочка с трудом окончила десятилетку, и Анюта ее устроила к себе в школу библиотекарем. Деньги крошечные, но дочь на глазах и вполне довольна работой.

Как-то Анюта встретила Маргошу – жену Лариного отца. Маргоша рассказала ей, что Лара тяжело заболела – онкология. В Америке, конечно, медицина, что говорить, тянут Лару, как могут, но на хорошее надежды мало. Левушка сходит с ума, носит Лару на руках в буквальном смысле слова. Ребята вроде получились приличные – один стоматолог, другой – адвокат, но эгоисты страшные, и до родителей им нет никакого дела.

Умерла Елизавета Осиповна, и Анюта с Милочкой остались одни. Ни о какой личной жизни за все эти годы Анюта, Анна Брониславовна, и не думала. Она уверенно знала, что всю жизнь любила одного мужчину, чужого мужа Левушку. Мужа своей подруги Лары. Любила преданно и беззаветно и считала себя вполне счастливой – ведь ребенка она родила от любимого человека. Любимая работа, любимая дочь, уютная квартира. Нет, ни на минуту она не задумалась о том, что жизнь ее обошла, обделила.

«Бедная Лара! – часто думала она. – Блестящая, прекрасная, необыкновенная! Сначала роман с Вадимом, беременность, измена. Дурацкий брак с нелюбимым, несчастным Левушкой – кто от этого выиграл? Вот они, сделки с совестью. Равнодушные, холодные дети – кровь Вадима, ничего не попишешь. С природой не поспоришь. Ларина страшная болезнь, такие муки – не приведи господи. Бедная Лара! В чем она виновата! Только в том, что хотела любить и быть любимой. А что получилось? Бедный Левушка! Страдал ведь всю жизнь».

У Милочки никакой личной жизни не было. Какая личная жизнь у тихой библиотекарши из районной школы? Но это как будто ее не печалило. Реальную жизнь вполне заменяли любовные романы. Тихая, молчаливая, грустная девушка. С матерью жили душа в душу. В общем, обычная жизнь, обычных людей. В которой радости куда меньше, чем хлопот и печалей.

Левушка позвонил ей после смерти Лары. Говорили долго про их жизнь, Ларину долгую болезнь, ее тяжелый уход. Про сыновей – коротко, односложно: все на ногах, не бедствуют, хорошая работа, дома, машины, семьи, дети. Все сложилось. Но – чужие люди. И опять Лева плакал. Говорил, что совершенно один. И тогда Анна Брониславовна ему сказала:

– Приезжай. Москву не узнаешь – красавица. Сходим на кладбище, поклонимся родителям, бабушке. Походим по театрам. Погуляем по Москве, что тебе там одному?

Он растерялся, сначала отказывался, опять плакал. А потом, повеселевший, позвонил и сказал, что едет.

И Анна Брониславовна начала готовиться к встрече. Бегала по театральным кассам, доставала билеты. Тщательно продумывала и расписывала по часам программу дня. Закупала продукты. Прибрала квартиру, отдраила кастрюли, купила два комплекта постельного белья, переклеила обои на кухне. В Милочкиной комнате, где должен был остановиться гость, сделали перестановку. В кредит взяли новый телевизор.

Наконец наступил час икс. Итак, бульон – янтарный, прозрачный из рыночной курицы. Кулебяка с капустой, тесто, слава богу, хорошо поднялось! Говядина с черносливом – пальчики оближешь, клюквенный морс в двухлитровой банке на балконе.

Молча с Генкой доехали до Шереметьева. Анна Брониславовна сухо ему кивнула и сказала:

– Спасибо, можешь меня не ждать. Обратно поймаю такси.

Генка радостно кивнул и дал по газам.

Войдя в здание аэропорта, Анна Брониславовна распахнула пальто и сняла с шеи косынку. Ей показалось, что там нестерпимо жарко.

«Волнуюсь, – подумала она. – Еще как волнуюсь, старая дура».

Потом она подошла к цветочному киоску, удивляясь ценам, но все же купила три белые гвоздики, ругая себя, что не сделала этого раньше, в городе.

Наконец на табло высветилась информация о посадке рейса номер триста четыре Нью-Йорк – Москва.

Анна Брониславовна поспешила к объявленной стойке. Она увидела его сразу – невысокого, сухого, измученного, с редким венчиком седых волос, в черной кожаной куртке, джинсах и кроссовках, везущего большой темный чемодан на колесиках. Увидела своего Левушку. Того, которого она любила всю жизнь – и любила сейчас, да, да, точно, все еще любила, потому что шумно забухало сердце, перехватило горло и стали ватными ноги.

Он вышел в зал и стал растерянно озираться.

«Не узнал, – пронеслось у нее в голове, – не узнал! Да и как узнать – толстая, старая тетка в очках и с седым пучком на затылке».

Вдруг Левушка остановил на ней взгляд, растерянно улыбнулся и махнул рукой. Они двинулись навстречу друг другу.

– Анька, милая! – всхлипнул он и неловко прижал ее голову к своему лицу.

Потом они долго торговались с зарвавшимися таксистами, и Левушка возмущался московскими ценами. Наконец, сторговавшись, двинулись в путь.

В машине Левушка удивленно крутил головой и никак не узнавал изменившуюся Москву. Анна Брониславовна смеялась и гладила его по руке.

Дверь им открыла Милочка – смущенная и взволнованная. Левушка принял душ, переоделся, достал подарки. Очень расстроился, что не угадал с размерами. И наконец все сели обедать.

Дальше все сложилось, как и запланировала Анна Брониславовна: днем они много гуляли, потом ехали домой обедать и отдыхать. Вечером шли в театр или на концерт. Пару раз посидели в кафе. Съездили на кладбище. Купили подарки Левушкиным внукам. Вечером пили чай на кухне и говорили, говорили без конца.

Левушка опять плакал, опять рассказывал про Ларину болезнь, говорил про детей – с горечью и отчаянием.

– Сколько я вложил в них, Аня, да что считать – просто чужие люди, абсолютно чужие. Стопроцентные американцы – все коротко и по делу. Деловито обсуждают вопрос о моем переезде в дом престарелых. Да, там, конечно, в этом нет ничего унизительного – да и заведения эти в Америке прекрасные, минимум казенщины, медицина, уход, питание. Но у них же роскошные, большие дома, они не бедные люди – но ни на минуту, ни на секунду в их головах не заводится мысль, что меня можно просто забрать к себе. Да, я понимаю, там так принято, но ведь у них один отец. Страшно, Аня, ах, как страшно. Такое одиночество, Аня! Такое страшное и безмерное одиночество! Как быстро прошла, Анюта, жизнь, и так мало меня в ней любили! – Левушка опять заплакал.

Анна Брониславовна помолчала, а потом твердо сказала:

– Немало, Левушка! Совсем немало! Я вот, например, любила тебя всю жизнь. – И она смущенно и растерянно улыбнулась.

Он удивленно вскинул брови и внимательно посмотрел на нее:

– Ну, фантазерка ты, Анюта, какая была, такой и осталась. Когда это было, ну, твоя влюбленность в меня? Почти лет пятьдесят прошло? Да, где-то так, лет пятьдесят, – и он засмеялся. – Ну, какое это имеет отношение к реальной жизни?