Ирина Муравьева - Имя женщины – Ева

В третьей главе диссертации, которая по принятым нормам должна насчитывать пять глав и заключение, Фишбейн описывал особенности поведения волков и приводил примеры их интеллекта.

«Волки появились на Аравийском полуострове больше двух миллионов лет назад, – быстро записывал он, перелистывая то один, то другой том и множество справочников почти одновременно. – Никто не может сказать наверняка, каким образом это животное умудрилось расселиться по всему свету. Мы полагаем, что ответ один: именно интеллект позволил волкам удачно перекочевывать с места на место и организовывать свою жизнь в разных климатических и географических пространствах. Примеров особенного интеллекта насчитывается огромное множество. В этой работе мы приведем несколько самых выразительных. Стаю волков отстреливали из вертолетов. Волки забежали в поросший редкими лиственными деревьями овраг. Дело было в середине зимы, голые деревья не могли защитить волков от выстрелов. Погибли все, кроме одного. Вертолет завис над оврагом, пытаясь обнаружить пропавшего волка. Прошло не меньше пятнадцати минут, пока его увидели: волк стоял на задних лапах, крепко обняв ствол дерева и практически слившись с ним. Второй остановивший наше внимание случай произошел на европейском севере России. Старая и уже физически слабая волчица попала в капкан, но каким-то образом ей удалось вырваться. На трех лапах, с капканом на четвертой, волчица неделю уходила от охотников. За все это время ей ни разу не удалось поесть. Трижды она выводила преследователей к медвежьим берлогам. Потревожив медведей, погоня приостанавливалась, и волчице снова удавалось оторваться. Наконец она обессилела и была в упор убита на месте.

Чувства волков отличаются силой и определенностью. Если волк А любит волка Б, то это значит, что он любит именно волка Б, а не кого-то другого. Однако трудности выживания часто диктуют поведению волков особую пластичность. У этих животных очень развит механизм пассивно-оборонительной реакции, который лежит в основе их постоянной осторожности и опасения за собственную жизнь и жизнь своего потомства. Предельно развитая рассудочная деятельность обуславливает наиболее адекватный выбор решения в каждый момент борьбы за свое существование».

«Почти про меня», – усмехнулся Фишбейн, и в ту секунду, как он подумал это, на соседний с ним стул кто-то поставил большой черный портфель.

Он поднял глаза и увидел маленького, почти карликового роста, человека с немного обезьяньим лицом и быстро бегающими глазами.

– Не помешаю? – спросил его этот человек по-английски, но с сильным польским акцентом, который Фишбейн сразу же распознал, поскольку тот же самый акцент был у Барбары, когда-то варившей «чернину».

– Нет, – сухо ответил Фишбейн и сделал попытку опять углубиться в работу.

– Вы, наверное, уже догадались, – широко улыбаясь мягким обезьяньим ртом, сказал карлик, – что если в этом зале столько свободных столов, а я подсаживаюсь именно к вам, значит, именно с вами я хотел бы поговорить.

Библиотечный зал был почти пустым.

– Давайте о деле, – спокойно сказал напросившийся в собеседники незнакомец. – Рышард Кайдановский. Я рад нашей встрече.

– Вы из ЦРУ? – усмехнулся Фишбейн, почувствовав себя тем самым волком, которого обстреливают из вертолета.

– Знаете, – сказал карлик, – я бы рад был служить в таком солидном учреждении, но врать не хочу. Я не из ЦРУ. Я просто сотрудник радиостанции «Свободная Европа», вещаю на Польшу, мою бывшую Родину, и изредка на вашу бывшую Родину, господин Фишбейн-Нарышкин.

– Нет слов! – засмеялся Фишбейн. – Меня уже и на радиостанции знают! Тогда давайте по-русски разговаривать, мне практика нужна.

– У меня довольно слабенький русский, – вздохнул Кайдановский. – Учить нас, конечно, учили, но плохо. Да и по-английски приятней. У нас, собственно говоря, вот какой вопрос: не хотите ли вы освещать вопросы музыкальной культуры на нашей радиостанции? У вас приятный тембр, вы меценат, недавно побывали в Москве… Музыку любите…

– Послушайте! – перебил его Фишбейн, хватаясь за голову и смеясь одновременно. – Перестаньте меня морочить! Какая еще музыка? Что вы все наседаете на меня со всех сторон?

– Ах, боже мой! Матка Боска! [4]Вы разве не знаете, мистер Нарышкин, как устроен наш мир? Вы еще молодой человек, вами правят чувства, женщины, все эти глупые страсти. А я человек уже старый и много хлебнул. И я вам скажу: наседают все на всех и всегда. Я вам даже больше скажу: наш мир – сумасшедший. Если бы он мог самого себя запереть в дом умалишенных, всем стало бы очень легко и приятно!

– Кому же? – спросил Фишбейн, удивленно, но уже заинтересованно присматриваясь к подвижному обезьяньему лицу с мягкой улыбкой. – Кому же стало бы легко и приятно, если бы мы все вместе сидели взаперти в доме для умалишенных?

– Ну, кто-нибудь, вышел бы, наверное, все-таки… Нельзя же всех сразу. Всем места не хватит. – Кайдановский поставил на стол свой огромный портфель и поудобнее уселся на стуле, пододвинув его поближе к стулу Фишбейна. – Мы с вами смеемся, мешаем читателям. Давайте потише. Отец Теодор, которого я недавно навестил, рассказал мне о вашем к нему визите. Он мне намекнул, что к вам уже начали притираться оттуда. Но он вас жалеет.

– Откуда вы знаете Ипатова?

– Это долгая история. В двух словах: я знаю его по Латинской Америке.

– А вы как попали туда?

– Война, дорогой мой, война! Она заносила людей не только в Аргентину. Потом я вернулся в Польшу, но в Польше был приговорен к смертной казни. Спасло меня чудо.

– Какое?

– Меня и еще двоих смертников вывезли из Польши с помощью ЦРУ. Один из этих смертников был полковник Цуклинский. Не слышали о таком случайно?

Фишбейн покачал головой.

– Он в течение двух лет передавал в Вашингтон варшавские стратегические планы. Разведчик. А проще сказать, что шпион. Америка отблагодарила его тем, что спасла жизнь. Его бы, конечно, повесили. Ну а я и еще один малый оказались там же. Троих было легче вытащить, чем одного. Да, вот такой парадокс, представьте себе.

– Так вы теперь молитесь на ЦРУ? – Фишбейн усмехнулся.

Кайдановский перестал улыбаться:

– Милый вы мой молодой человек! Молиться лучше Богу. А все остальные инстанции, даю вам голову на отсечение, мало чем друг от друга отличаются. Везде одно и то же: деньги, честолюбие, месть, убийства. Вы думаете, советская власть – это плохо, а Белый дом – хорошо? Не упрощайте. И там, и там есть добро и есть зло. И там, и там есть отъявленные мерзавцы и есть приличные люди. Мерзавцев намного больше. Но и это не более чем арифметика, но жизнь не арифметика, а частный случай. Есть, однако, такая странная штука, которая называется «государственная политика». Люди могут быть мерзавцами, но они служат своему режиму. И если свой режим не приказывает расстреливать поляков в Катыни и жечь евреев, то они этого не делают. Их дрянная природа выражается как-то иначе. Они, например, мучают животных или тиранят своих жен, детей.