Роман Сенчин - Мы памяти победы верны (сборник)

Командира Митькиного взвода убили в первый же день наступления. Поднимая в атаку бойцов, он поймал осколок, разворотивший ему левый бок, поэтому взвод, который своего лейтенанта сильно любил, до немецких окопов добежал первым. Там кромсали все живое штыками, пока немцы не сообразили, что с ними никто не воюет – их просто казнят. Уяснив это, фрицы выпрыгнули из окопа и дали деру ко второй линии своих траншей. Озверевший взвод побросал им в спину лимонками, а потом сел дожидаться подхода своих. На второй и на третий день наступления история повторилась. Немцев рвали на части, те убегали, а в штабе полка одно за другим строчили представления о наградах. После освобождения города Идрица дивизия к своему номеру 219 получила наименование Идрицкой, а Митькин взвод в роте, да и в полку, стали называть не иначе как «Идрицкая сила».

– И башкир согласился? – глухо спросил Митька, переводя взгляд с детишек у леса на старшего лейтенанта.

– Да, – кивнул тот. – С ним первым разговор был.

Командование после гибели взводного принял старший сержант Асадуллин, и бойцы радовались тому, что в штабе решили пока повременить с назначением нового лейтенанта. Башкира во взводе уважали, а генеральное наступление по всему фронту – не самое лучшее время для притирки к новому офицеру. Четверо их было во взводе до погибшего лейтенанта. Ни один в уважение у солдат не вошел.

– Ты пойми, дело не в танке этом сгоревшем, – продолжал ротный. – Через линию фронта за одной подбитой машиной никто бы вас не послал. «Тридцатьчетверка» только для обороны участка нужна. За броней подольше продержитесь. А главное звено всей операции – вот она.

Старлей кивнул в сторону новой связистки, которая слушала Поликарпову и, не мигая, смотрела при этом через плечо старшей по званию прямо на Митьку. Тот вдруг подумал, что, может, она и не цыганка совсем. Дома у себя, в Забайкалье, он видел таких чернявых в семьях сосланных в Сибирь донских казаков.

– Немцы каждый день отходят на подготовленные позиции, – говорил старший лейтенант. – Аккуратно, гады, отходят, почти без потерь. Никак прищучить мы их не можем. И технику сохраняют, и личный состав. Грамотно, конечно, воюют, но надо их грамоту эту как-то переписать. Сломать надо их систему. Тогда возьмем в котел и перемолотим, как в Сталинграде.

– Ну? – хмыкнул Митька. – А чернявая-то при чем?

– Нужно доставить ее с рацией к сгоревшему танку. Там укрепляетесь, а когда фрицы начнут отводить свою технику, даете координаты огня. Накроем всем гаубичным дивизионом. Дальше – корректировка, чтоб не лупить по площадям. Чем дольше продержитесь, тем больше их накромсаем. Основная задача – смять их боевые порядки, не дать им организованно отойти и укрепиться. Надо, чтоб они побежали, нам паника их нужна. Тогда всех тут положим. Всю их дивизию закопаем. Чуешь, боец?

Старший лейтенант, вдохновленный собственными словами, не удержался и ткнул Митьку локтем, как старого приятеля.

– Я-то чую, товарищ командир, да вот помирать неохота… Немец ведь не дурак, поймет что к чему. Смекнет, что корректировщики у него под боком. И хана тогда нашему краснознаменному героическому взводу. И чернявой вашей хана. А девка – молодая, красивая… Жалко.

От этой мысли Митьке стало так горько, он так ясно представил себе, что станет с ее гибким, желанным телом всего через сутки и какая короткая у этого юного тела осталась жизнь, что весь чудесный июльский полдень, посреди которого так славно было сидеть на траве под слепым дождиком и любоваться этой то ли цыганской, то ли казачьей, почти родной красотой, окончательно для него померк.

– Они все равно пойдут, – вздохнул ротный. – С тобой или без тебя – взвод уходит сегодня ночью. Только с тобой у них больше шансов. Намного больше. А если немцы обнаружат не сразу, да ты еще сумеешь орудие починить – шансы значительно возрастают. Утром вся 3‑я ударная переходит в наступление. Мы успеем. Пробьемся к вам.

Сгоревший экипаж вынимали из танка в полном молчании. До этого еще изредка переговаривались на марше, и даже когда ползли по болоту, Митька умудрился негромко позубоскалить насчет пиявок и насчет того, что цыганка в трясине – это, наверное, не к добру, но потом, уже рядом с подбитой «тридцатьчетверкой», никто не произнес ни слова.

Танкисты погибли от взрыва топливного бака, в который, судя по всему, угодил бронебойный снаряд, поэтому обгорели до невозможности. Митька невольно подумал, что, если бы они заехали не так далеко немцам в тыл, им хватило бы солярки из задних баков, и тогда баки в боевом отделении остались бы полными. В одном из них не скопились бы горючие пары, которые сдетонировали в итоге от попадания бронебойного, и кто знает – возможно, лейтенант Зайцев и весь его экипаж были бы сейчас живы.

Забравшись первым в подбитый танк и глядя в свете фонарика на жуткие обгоревшие трупы, скрючившиеся на откидных сиденьях и навсегда вцепившиеся в рычаги, Митька Михайлов подумал обо всем этом, но вслух ничего не сказал. Судьба есть судьба, и если в одном из топливных баков у тебя мало солярки, просто молись, чтобы туда не прилетел бронебойный снаряд.

Пока Митька возился с орудием в пропахшей копотью башне, остальные укрепляли позицию вокруг танка и копали могилы. Танкистов похоронили недалеко от того немца, которого башкир зарезал у танка. Часовой этот, видимо, совершенно не предполагал, что русские придут за своей подбитой машиной, и потому на посту чувствовал себя привольно – развел костерок, сварганил чайку, но попить его не успел. Начальство его было далеко впереди – там, где с обеих сторон то и дело взлетали над линией фронта осветительные ракеты, – и глупый немец был уверен, что здесь его никто не побеспокоит.

Спрыгнув с брони, Митька подошел к выкопанным могилкам, когда в них уже опустили сгоревших танкистов и незадачливого фрица. В неверном свете костра он разглядел, что фашисту было лет сорок или чуть больше.

– Учитель, наверно, был, – сказал младший сержант Кириллин, до войны промышлявший охотой в якутской тайге. – В школе работал, однако.

– Почему? – спросил Митька. – С чего так решил?

– У нас в Амге школа есть, да, понимаешь?

– Ну?

– А в школе директор – Семен Семенович. Злой как медведь…

Якут замолчал и многозначительно поднял правый указательный палец, как будто этим все объяснил. Митька непонимающе смотрел на него.

– Похож очень. – Кириллин ткнул пальцем в сторону мертвого немца. – Как два брата.

– А-а, ну если так, – хмыкнул Митька. – Тогда точно учитель.

Стоявший рядом с ним его лучший друг Петр вздохнул и покачал головой:

– Жалко, если учитель.

Митька цыкнул слюной сквозь железные зубы.