Наринэ Абгарян - Две повести о Манюне

– Лучше пожарить, – клацнул зубами папа.

– Хорошо, пожарю. – Мама взяла мужа под руку и, прикрывая спиной полки, вывела его из кухни. «Там еще сахарница, – лихорадочно думала она, – мед и айвовое варенье. Если, конечно, он все это уже не съел».

– Я полежу на диване, – выпятил губу папа, – скоро футбол будут передавать.

– Конечно-конечно. – Мама заботливо накрыла его пледом. – Ты полежи пока, а я пойду обед разогревать.

Она включила телевизор, настроила пассатижами первый канал, поворошила антенну так, чтобы ноги и головы людей на экране сфокусировались в нужных местах. Провела все манипуляции, не отрывая немигающего взгляда от переносицы мужа.

– Так хорошо?

– Да. – Папа сложил на груди руки. Мама припустила к плите. Времени оставалось катастрофически мало – сложенные на груди руки означали, что минут двадцать папа еще продержится. А далее кухню от штурма не спасет уже ничто.

Как говорится, тем временем…

Тем временем мы с Манькой, закончив занятия в музыкалке, отправились в детский садик – забирать Гаянэ и Сонечку. Манька пошла за Гаянэ, а я заглянула в ясли. Прямо в раздевалке, напротив своего шкафчика с красным грибочком на двери, восседала на горшке Сонечка. В руках она держала пустой стакан с разводами кефира на стенках, под носом у нее воинственно вырисовывались белые усы.

– Сестра сегодня решила дожидаться тебя исключительно здесь и исключительно на горшке, – устало вздохнула нянечка тетя Асмик. Она тяжело поднялась со скамейки и отобрала у Сонечки стакан.

– Ну что, малолетний ирод, добилась своего?

– Дя, – радостно кивнула Сонечка.

Тетя Асмик протерла полой халата кефирные усы сестры, подняла ее с горшка, заправила в трусы кофту, а потом натянула колготки аж под самые подмышки. Сонечка мигом спустила колготки и трусы и по новой проделала все манипуляции.

– Отак! – воинственно выпучилась она.

– Сразу видно кровь Пашо, – хмыкнула нянечка.

– А что такое кровь Пашо? – Я вытащила из шкафа курточку сестры.

– Спроси у отца, кто такой Пашо, он тебе расскажет, – вздохнула тетя Асмик, – столько лет работаю в яслях, но с таким упрямым ребенком встречаюсь впервые.

Я взяла Сонечку на руки и, осторожно нащупывая ногой ступеньки, стала спускаться по лестнице. Сестра смотрела мне в лицо влюбленными васильковыми глазами и периодически целовала в щеку.

– Вот и тииии, – радовалась она.

– Как меня зовут?

– Найна.

– Уже лучше.

– Пяхой садик, – нахмурилась Сонечка.

– Ты опять всех доводила? – прокряхтела я.

– Дя.

– Зачем?

– Нинаю.

Манюня с Гаянэ дожидались нас возле ворот.

– Вот и тииии, – снова обрадовалась Сонечка.

– Да, вот и мы. Ты опять всех доводила? – спросили хором Манюня с Гаянэ.

– Дя.

– Зачем?

– Нинаю.

Чуть ли не с первого дня рождения Сонечка демонстрировала поразительную неуступчивость. Бердский ишак – это про нее. Если нам нужно было, чтобы Сонечка отправилась спать, мы говорили – а сейчас Сонечка будет кушать.

– Ня, – хмурилась Сонечка. – Сонуцка хацю баюбайики!

Если надо было, чтобы Сонечка пошла направо, то вся семья как по команде поворачивала налево. Тогда был хоть какой-то шанс добраться до пункта назначения в полном составе.

Вот и сейчас мы хором заверили Сонечку, что идем гулять.

– Ня, – нахмурилась она, – Сонуцка хацю домой!

– Домой так домой, – обрадовались мы, взялись за руки и, притормаживая пешеходное движение по тротуару, направились домой. По центру шеренги топали Сонечка с Гаянэ, по краям гарцевали мы с Манькой.

Дорогу на перекрестке мы всегда переходили особенно осторожно.

– Слева машина, – предупреждала я. Где-то далеко, на горизонте, виднелся автомобиль. Мы терпеливо ждали, пока он проедет. Можно было уже двигаться.

– Справа грузовик! – орала Манька. Мы тут же притормаживали. Грузовика еще не было, но по остервенелому лязгу, доносившемуся до нас, можно было предположить, что скоро он появится. И действительно, через минуту из-за поворота выкатывался доисторический монстр и, осатанело рассыпаясь на запчасти, проезжал мимо. Итого торчали мы на перекрестке до того момента, пока какой-нибудь сердобольный взрослый не брал нас за шкирку и не переводил на другую сторону.

Сегодня перейти дорогу нам помогла Манина классная руководительница, так удачно оказавшаяся в нашем районе.

– Мария, ты уже сделала математику? – строго спросила она.

– Вот как раз с Наркой сейчас и будем делать, – заверила ее Манька.

– А чего это ты ей соврала? – спросила я, когда учительница попрощалась с нами и пошла дальше.

– А чего она со мной, как с маленькой? – обиженно засопела подруга.

Во дворе дома нас поджидал неприятный сюрприз – возле подъезда в крайне задумчивом выражении лица стояла Каринка. У меня больно закололо в боку. Крайне задумчивое выражение у сестры случалось только тогда, когда она выкидывала что-то из ряда вон выходящее. Мы убавили шаг. Манюня уважительно пригладила боевой чубчик. Я сникла.

– Вот и тииии, – обрадовалась Сонечка.

– Да, это я, – Каринка чмокнула Сонечку в кругленькую щечку, – доводила всех в яслях?

– Дя!

– Молодец!

– Кари-ин, а чего ты натворила? – протянула я.

– Да так, – шмыгнула сестра.

– Художественную школу спалила? – похолодела Манька.

– Да ну вас!

– Окна выбила?

– Нет.

– А чего? – У меня защипало в носу. Смотреть на задумчивую Каринку было тем еще испытанием!

Сестра вздохнула.

– Ну, мы сегодня рисовали кувшин. А я захотела нарисовать самолет. Вот.

– И?

– И нарисовала. А преподаватель поставил мне двойку. А я рассердилась и сказала, что он пиляд.

– Чтооооо?

– А он побежал вызванивать маму.

Это была катастрофа. Вся наша компания горестно сгрудилась возле подъезда. За употребление плохих слов нас немилосердно наказывали. Еще жива была в памяти история, когда за фразу: «Это не заболевание, а настоящий пиляд», – Ба выпорола Маньку шлангом от стиральной машины. А Манька, между прочим, плохим словом ругала скарлатину, из-за которой месяц провалялась в постели. Можно сказать – по делу ругала.

А тут Каринка обозвала плохим словом ни в чем не повинного преподавателя. Даже страшно было подумать, чем вся эта история могла обернуться для сестры.

БОльшая часть матерного лексикона жителей нашего городка являла собой исковерканные заимствования из русского языка. Самым страшным ругательством, которое мы знали, было слово «пиляд». Мы несколько раз слышали его от соседки тети Вали, когда они с Ба еще не помирились и находились в состоянии междоусобной войны.

– Николай боз! [20]– грохотала Ба.

– Пиляд! – отбрехивалась тетя Валя со своей стороны забора.