Наринэ Абгарян - Две повести о Манюне

Сразу после побудки нас выгоняли на плац. Утреннюю зарядку проводил Гарегин Сергеевич собственной персоной. Девочки, старательно выпрямив под его орлиным взором хребты, выполняли наклоны, разрабатывали плечевые суставы и пытались сесть на шпагат. Мальчикам было не до плечевых суставов – Гарегин Сергеевич их немилосердно муштровал, заставляя отжиматься по десять раз через каждые пять минут и бегать по кругу до полного изнеможения.

– Правой-левой, правой-левой, вдох-выдох, – покрикивал он, – бегаем ритмично, парим в воздухе, а не плетемся тюфяками. Асланянц, прекращаем синеть и хватать ртом воздух, здесь вам не там! Здесь серьезное учреждение!

Асланянц – вожатый пятого отряда товарищ Карен. Несчастные вожатые надрывались наравне со всеми, ибо стремление Гарегина Сергеевича сделать из любого человека боеспособную единицу не знало границ. Будь на то его воля, он привлек бы к муштре и тетю Лину с дедом Сако. Но тетя Лина в это время хлопотала на кухне, готовя очередную замазку под условным названием «каша», а дед Сако отсыпался в сторожке после неустанного ночного патрулирования.

Сразу после утренней зарядки всех загоняли к рукомойникам – умываться и чистить зубы. Далее дети выстраивались на плацу и под торжественные Славиковы завывания поднимали флаг лагеря. Потом маршировали в столовую – медитировать над тарелками с жидким гречневым проделом или ненавистной манной кашей. После завтрака дружно убирались в комнатах, а несколько дежурных ребят проводили ритуальное кормление обитателей живого уголка. О чем вы подумали, когда услышали о живом уголке? О хомяках небось или о попугайчиках? На худой конец, о какой-нибудь небольшой черепахе? Если бы!

Живым уголком служила небольшая, метр на метр, бетонная лохань. Уж не знаю, с какой целью возвели под открытым небом это странное сооружение, может быть, для сбора дождевой воды в период тотальной засухи, но сейчас лохань служила аквариумом. Дед Сако удил в речке какую-нибудь мелкую рыбешку и торжественно запускал ее в лохань, а дежурные по живому уголку, вооружившись лопаточками и ведерком, добывали рыбе корм. Под кормом подразумевались дождевые черви.

Но! Каждый уважающий себя ребенок считал своим долгом вынести из столовой щепоть гречки или горсть манки и воровато запустить ее в аквариум. А также закидать рыбу хлебной крошкой. Я уж молчу о сонмах невинно убиенных жучков-паучков, коими аквариум сдабривался в несметных количествах. Поэтому к вечеру несчастные рыбки всплывали на поверхность кверху брюхом, а дежурным ничего не оставалось, как тети-Лининым большим дуршлагом выловить почившую в бозе мелочь и скорбно выпустить ее обратно в речку – на прокорм другим рыбам.

А дед Сако, скрипя и негодуя, по новой шел на речку – за следующей порцией ни в чем не повинной рыбы. Впрочем, и этой рыбе не суждено было продержаться долго – к следующему вечеру ситуация повторялась с точностью до мелочей. Ибо гуманность детей не знает границ – любого до смерти залюбят.

После ритуальной уборки наступала счастливая пора «водных процедур». Дети полтора часа резвились в воде, загорали на берегу и ловили огромных, величиной с ладонь, бирюзовых стрекоз, которые в большом количестве роились окрест. Девочки, соорудив себе зубодробительный макияж из цветочных лепестков, ходили парами по берегу, кокетливо прикрывшись от солнца большими листьями лопуха. Если лист попадался на крепком стебле, то его можно было держать над головой зонтиком. Если стебель оказывался слабеньким, то «зонтик» элегантно обтекал голову и плечи очередной кокетки в тряпичном купальнике на простеньких пуговках.

Речка была широкой, но совсем неглубокой, и чистой-чистой – камушки на дне можно было пересчитать. Старшие мальчики загородили пологий участок валунами и соорудили себе некое подобие бассейна, куда ныряли с гиком и ором, обдавая всех брызгами. Девочки постарше визжали и выделывались, а мелочь навроде нас бегала кругами и подставляла брызгам то спину, то пузо.

В первый день водных процедур к пляжу вышла тетя Лина, скинула с себя халат и сразила всех повышенной шерстистостью торса. Мы с Маней тут же спрятались за Каринкину спину – такого мы в жизни не видели, даже в городской бане, куда нас как-то сводила мыться Ба. С середины бедра и до лопаток у тети Лины рос непролазный каштановый лес. Что творилось на животе, можно было только догадываться – фасад прикрывал могучего сложения купальник.

Премьерный заплыв лагеря был сорван. Дети пялились на тети-Линины кущи и испуганно жались к вожатым, вожатые бегали глазами и делали вид, что ничего страшного не происходит.

А тете Лине все было нипочем – она непринужденно вошла в речку, полежала поперек течения – волосы распушились в воде и красиво ходили туда-сюда водорослями, потом вышла на берег и легла загорать. Шерсть на тети-Линином теле мигом схватилась и заклубилась кольцами.

– Гормоны, будь они неладны, – пояснила она лениво в пространство, – климакс!

При слове «климакс» мы с Манькой и Каринкой переглянулись. Его часто употребляла Ба, когда ругала кого-то.

– Небось у нее климакс, вот и ведет себя неадекватно, – хмыкала она.

Мы и подумать не могли, что климакс, кроме не пойми какого поведения, может еще и к волосатости приводить!

Очень скоро дети свыклись с тети-Линиными новыми реалиями и стали подходить, чтобы погладить ее по шерстистой спине.

– Не болит? – сочувственно качали они головой.

– Очень болит, – хохотала тетя Лина.

– А почему вы хотя бы не бреете…сь? – спросила Каринка.

– Только этого не хватало – жопу себе брить!

– Мыыыыееее! – замычали мы. Слов, чтобы выразить нахлынувшие эмоции, в нашем лексиконе не существовало.

– Товарищ Маргарита, а у нас тоже есть эти… как его… гормоны? – кинулись мы пытать нашу вожатую сразу после водных процедур.

– Конечно, у всех гормоны.

– И у нас???

– И у вас.

– И у нас тоже будет климакс?

– Да.

Лучше бы товарищ Маргарита сказала, что у нас вырастет вторая голова или обе ноги со временем станут левые! Тихий час девочки нашей комнаты провели в волнительном совещании.

– Умрем в двадцать пять, – рубанула воздух ладонью девочка Седа, – дальше жить просто нет смысла. Волосатая старость – это же ужас.

– Ужас-ужас, – повторили эхом остальные девочки.

– Моей маме, например, тридцать пять, и она очень даже ничего, – засопела я.

– Так то мама! А то ты! – вздернула брови Седа и постучала согнутыми пальцами себя по макушке.

Звук получился таким громким, что все вздрогнули.

– У тебя что, голова деревянная? – Маня подошла к Седе и постучала ее по лбу. – Можно?

– Чего спрашиваешь, раз уже постучала? – обиделась Седа.