Виктория Токарева - Антон, надень ботинки! (сборник)

Месяцев подергал дверь в корпус. Дверь была заперта. Он позвонил. Стал ждать. Вышла заспанная дежурная, немолодая и хмурая.

Ей было под пятьдесят. Ровесница. Но женщина не играла больше в эти игры и осела, как весенний снег. А он – на винте. Того и гляди взлетит. Но и он осядет. К любому Дон Жуану приходит Командор по имени «старость».

Месяцев поздоровался и прошел. Дежурная ничего не спросила. Его невозможно было ни спросить, ни остановить.

Комната Елены Геннадьевны находилась на втором этаже. Невысоко. Но Месяцев стоял перед дверью и не мог справиться с дыханием. Осторожно повернул ручку, подергал. Дверь была заперта, что естественно. Месяцев стоял в нерешительности, не понимая – что делать дальше. Еще рано – нет и семи часов. Стучать – неудобно и опасно. Стоять перед дверью – тоже неудобно и нелепо. Остается ходить перед корпусом и ждать. Либо садиться в машину и возвращаться в семью, что самое правильное.

Дверь раскрылась – Елена Геннадьевна услышала, когда он поворачивал и дергал ручку. Она стояла сонная, в ночной пижаме и смотрела безо всякого выражения. Без краски она казалась моложе и проще, как старшеклассница. Люля не понимала, как Месяцев оказался перед ее дверью, если он вчера уехал. Она ни о чем не спрашивала. Ждала. Месяцев стоял молча, как перед расстрелом, когда уже ничего нельзя изменить.

Секунды протекали и капали в вечность. Месяцев успел заметить рисунок на ее пижаме: какие-то пляжные мотивы, пальмы. Может быть, человек перед расстрелом тоже успевает заметить птичку на ветке.

Люля сделала шаг в сторону, давая дорогу. Месяцев шагнул в номер. Люля закрыла за ним дверь и повернула ключ. Звук поворачиваемого затвора стал определяющим. Значит, они вместе. Они одни.

Говорить было необязательно, поскольку слова ничего не значили. Перед спуском лавины наступает особая тишина. Видимо, природа замирает перед тем, как совершить свою акцию. А может быть, задумывается. Сомневается: стоит ли? Потом решается: стоит. И вперед. И уже ничего не учитывается: люди, их жизни, их труд… Идет лавина. И обижаться не на кого. Никто не виноват…

…Потом они лежали и смотрели в потолок.

Через какое-то время напустили полную ванну воды и уселись друг против друга. Он вытащил из воды ее ступню и положил себе на лицо.

Сидели и отдыхали, наслаждаясь покоем, водной средой и присутствием друг друга.

– Я боюсь, – сказал вдруг Месяцев.

– Чего ты боишься?

– Себя. Тебя. Это все черт знает что! Это ненормально.

– Желать женщину и осуществлять свое желание – вполне нормально.

– Это не помешает моей музыке?

– Нет. Это помешает твоей жене.

– А как быть?

– Ты должен выбрать: что тебе важнее.

– Я уже ничего не могу…

Лавина не выбирает. Как пойдет, так и пойдет.

Вода постепенно остыла. Они тщательно вытерли друг друга. Перешли на кровать. И заснули. И спали до часу дня.

Потом проснулись и снова любили друг друга. Осторожно и нежно. Он боялся причинить ей вред и боль, он задыхался от нежности, нежность рвалась наружу, хотелось говорить слова. Но он боялся их произносить, потому что за слова надо потом отвечать. Он привык отвечать за свои слова. Но молчать не было сил. Повторял беспрестанно: Люля… Люля… Люля… Люля… Люля…

В три часа они оделись и пошли в столовую.

Обед был дорогой и невкусный, но они съели с аппетитом. Месяцеву нравилось, что они одеты. Одежда как бы устанавливала дистанцию, разводила на расстояние. А с расстояния лучше видно друг друга. Он знал все изгибы и тайны ее тела. Но ее души и разума он не знал совсем. Они как бы заново знакомились.

Логично узнать сначала душу, потом тело. Но ведь можно и наоборот. У тел – своя правда. Тела не врут.

Люля накрасила глаза и губы, по привычке. Косметика делала ее далекой, немножко высокомерной.

– У тебя есть дети?

– Дочь. Пятнадцати лет.

– А тебе сколько?

– Тридцать четыре.

Он посчитал, сколько ей было, когда она родила. Девятнадцать. Значит, забеременела в восемнадцать. А половую жизнь начала в шестнадцать. Если не в пятнадцать…

Ревность подступила к горлу, как тошнота.

– Это моя дочь от первого брака, – уточнила Люля.

– Сколько же у тебя было мужей?

– Два, – просто сказала Люля.

– Не много?

– Первый – студенческий. Дурацкий. А второй – сознательный.

– Что же ты ушла?

– Надоело. Мы ведь говорили.

– А любовники у тебя были?

– Естественно, – удивилась Люля.

– Почему «естественно»? Совсем не естественно. Вот у моей жены нет других интересов, кроме меня и детей.

– Если бы у меня был такой муж, как ты, я тоже не имела бы других интересов.

В груди Месяцева взмыла симфония «Ромео и Джульетта» Чайковского. Тема любви. Он был музыкант, и все лучшее в его жизни было связано со звуками.

Он не мог говорить. Сидел и слушал в себе симфонию. Она тоже молчала. Значит, слышала его. Понимала. Ловила его волны. Месяцев очнулся.

– А где твоя дочь сейчас?

– С матерью моего мужа.

– Ты не помиришься с мужем?

– Теперь нет.

Месяцев смотрел в стакан с компотом, чтобы не смотреть на Люлю. Логично было сказать: «Давай не будем расставаться». Но этого он не мог сказать. Ирина, Алик, Аня и теща. Да, и теща, и жених Ани – все они – планета. А Люля – другая планета. И эти планеты должны вращаться вокруг него, как вокруг Солнца. Не сталкиваясь. А если столкнутся – вселенская катастрофа. Конец мира. Апокалипсис.

– Я чего приехал… – пробормотал Месяцев. – Я не взял твой телефон.

– Я запишу своей рукой, – сказала Люля.

Она взяла его записную книжку, вынула из сумочки карандаш. Открыла на букву «Л» и записала крупными цифрами. Подчеркнула. Поставила восклицательный знак.

Шел пятый час. Месяцеву надо было уезжать. Ревность опять подняла голову, как змея.

– Нечего тебе здесь делать, – сказал он. – В номере воняет краской. Обед собачий. Ты одна, как сирота в интернате.

– А дома что? – спросила Люля. – Тут хоть готовить не надо.

– Я не могу без тебя, – сознался Месяцев.

– Ты делаешь мне предложение?

– Нет, – торопливо отрекся он.

– Тогда куда торопиться? Еще неделя, другая… Куда мы опаздываем?

– Я не могу без тебя, – повторил Месяцев.

– Я тебе позвоню, – пообещала Люля. – Дай мне твой телефон.

– Мне не надо звонить.

– Почему? – спросила Люля.

– Не принято.

– Понятно… – проговорила Люля. – Жена – священная корова.

– Похоже, – согласился Месяцев. – Я сам тебе позвоню. Давай договоримся.

– Договариваются о бизнесе. А здесь стихия. Ветер ведь не договаривается с поляной, когда он прилетит…

«Здесь не ветер с поляной. А лавина с горами», – подумал Месяцев, но ничего не сказал.

Люля стала какая-то чужая. Жесткая. И ему захотелось вынести себя за скобки. Пусть плавает по своей орбите. А он – по своей.