Эльчин Сафарли - Рецепты счастья. Дневник восточного кулинара (сборник)

Сейчас могу признаться: мне ее не хватало.

Ночь перед вылетом не мог заснуть. Закрывал глаза и видел океан. Тот самый океан, что за окнами моей маленькой съемной квартирки. Я запер ставни, задвинул занавески и включил кондиционер. Только бы не слышать Друга. Бесполезно.

Да, океан стал моим Другом. Это не сентиментальное сравнение. Это правда человека, приехавшего в город, где зима девять месяцев в году, а остальные три – краткосрочная передышка с проблесками солнца. Я выбрал его потому, что он не похож на тот, который я покинул.

Единственная схожесть заключалась в океане, – в городе моего Начала было море. Однако с годами я понял, что океан и море можно сравнивать разве что по составу. В остальном это два разных характера (для меня они как люди). Чем-то похожие между собой, ну, например, цветом волос или сросшимися бровями. А так – совершенно противоположные друг другу.

В океане нет романтичной меланхоличности.

Океан по характеру мне напоминал кубинку Зоэ. На улице Зеленого дыма она торговала углем и керосином, их раз в неделю из деревни привозил ее сын Алехо. Так пожилая мать помогала детям. А еще Зоэ ночами ткала из льняных ниток рубашки, бурча под нос ругательства в адрес покойного мужа, с которым попала в аварию и лишилась правой ноги.

Я приходил к Зоэ за керосином. Мы со временем разболтались, хотя по натуре она была угрюмой, жесткой.

«Знаешь ли ты, чего не хватает теперешним девушкам? Свободы. Да, не удивляйся. Свобода – это не задницу напоказ выставить и переспать с тем, кого захотела. Свобода женщины – это доверять своему сердцу. Не подчиняться расчетливости разума, а верить сердцу. Многие из них умрут с сожалением на сухих губах, уж поверь старой бензоколонке Зоэ! Они будут жалеть, что когда-то выбирали достаток и перспективу, а не любовь. О чем угодно можно пожалеть в жизни, только не о любви».

В Зоэ, как и в океане, была стойкость и зрелость. Честная, битая временем зрелость женщины, всю жизнь любившей одного мужчину.

Я прожил без нее больше десяти лет. Не много и не мало. Но вполне достаточно для того, чтобы осознать, что это останется во мне навсегда. Первая любовь ведь. Она до последнего дня с нами. С нее начинается смелость, которая понуждает отдавать самого себя. Бескорыстно. И даже без мыслей вроде: «А нужно ли вообще этому человеку мое и от меня?»

Я покинул ее не из-за того, что разлюбил. Настоящая любовь не проходит. Она со временем перерастает в нечто другое, и точно не в ненависть, – в воспоминание, благодарность или просто в улыбку.

Я уехал из-за того, что мое чувство не получало такого же ответа, а порою вообще ответа, – сплошное безразличие. Лучше уж ненависть, резкость, всплеск гнева, но только не безразличие. Но если бы меня спросили, какой должен быть ответ, я бы не смог объяснить. Это возможно лишь почувствовать. Больше никак.

Любовь не поддается объяснению. Даже если попытаетесь объяснить, то вас просто-напросто не поймут, но не скажут этого вслух и про себя решат: «Вот бы мне такие заботы…»

Я ходил по тем самым улицам, где долгие годы одним взглядом выражал восхищение, говорил, как сильно люблю ее, дорожу ею, и понимал, что она – рядом со мной, но не моя. В ее чувствах ко мне ничего не было, кроме вежливого приятия. Я был как иностранец – вроде язык родной, знакомый, но мало кого понимал. Зато понимал, что у меня уже другая жизнь в другом месте. Оставалось только добраться до нового адреса.

А потом вокруг появилось много людей, одной с нами крови, которые вдруг стали делить людей и отношения с ними по каким-то нелепым признакам – по национальности, вероисповеданию и материальному достатку.

Спустя полгода меня забрали в армию. Еще через год я вернулся со службы с той же тоской в сердце. Вернулся на те самые улицы, где был счастлив. Стучался в двери воспоминаний, пытался разглядеть то, чем когда-то восхищался, и понял, что… надо уезжать. Подальше отсюда. Иначе еще немного – и я задохнусь. В собственных чувствах.

Уехал. Не обвиняя ее в чем-либо. Это не было поражением. Это было спасением или, скорее, отсрочкой. Для того, чтобы снова вернуться к ней. Уж без ожиданий, от которых одни неприятности.

А еще для того, чтобы сказать, что я все еще люблю ее. Так же сильно, но уже не испепеляюще и совсем не больно.

У меня не было родителей. Семьей для меня была бабушка Шафига. И сейчас, когда я прошел паспортный контроль и скоро окажусь в самолете, я вспоминаю бабушку Шафигу. Нене. Я ее так называл. Моя любовь к нене была почти такой же сильной привязанностью…

Она работала поваром. Готовила в семье «большого человека», как тогда говорили наши соседи. На что она отвечала: «Лучше бы вы их так называли из-за больших сердец, а не кошельков». «Большой человек» уважал бабушку за то, что она великолепно готовила национальное блюдо под названием «Три сестры». Три вида овощей: баклажан, зеленый перец и помидоры – начинялись фаршем из смеси баранины и говядины с добавлением мелконарезанной мяты и базилика. Фаршированные овощи предварительно чуть обжариваются на сливочном масле, затем их тесно укладывают в чугунной сковороде и тушат под закрытой крышкой.

Для «Трех сестер» требовались непременно привлекательные с виду и при этом вкусные овощи. На их подбор тратились целые часы на рынке. Нене всегда брала меня с собой. Темно-фиолетовые баклажаны с блестящими боками и колюче-шершавыми плодоножками. Нене выбирает маленькие, полненькие, но не круглые. Фаршировать мясом круглые баклажаны неудобно – начинка вываливается. Лучшего всего подходят плоды удлиненной формы. Вот торговцы раскладывают перед нене коробки с баклажанами. «Выбирай, мама».

Ее часто почтительно называли мамой. За силу. За сильный характер. За то, что она на шестом десятке жизни стала и отцом, и матерью сироте.

Нене перебирает овощи, я ей помогаю. Она объясняет, какой формы плоды ей нужны. «Выбирая красивых снаружи, но не всегда вкусных внутри, мы отказываемся от тех, кто значительно вкуснее внутри, просто снаружи с пятнышками. Жаль, что люди так зависимы от первого впечатления».

Я расположился в кресле самолета. Сжимаю в руке посадочный талон. Произношу про себя ее имя. Скоро я буду в объятиях. И я больше не боюсь почувствовать себя чужим с нею. Потому что отпустил ожидания – именно они, проделкой шайтана, двенадцать лет назад разуверили меня в ее любви ко мне.

Она мне снилась. Та небольшая площадь в Старом городе, перед Девичьей башней. Я сижу на теплом камне, мимо проходят туристы, фотографируют историю, а я не могу оторвать взгляда от нее. Моя самая красивая. Моя самая открытая, не раз возродившаяся и так богатая светом. В тебе есть свет. Настоящий, искренний, теплый. Может, поэтому тебя так трудно забыть? Я пытался. Бесполезно.