Марианна Гончарова - Аргидава

Проезжая мимо ребят, Сашка рискованно выруливал на скорости, ища в своем телефоне необходимый ему номер, и даже не повернул головы. Он спешил, очень спешил, глядя вперед и уже видя то или того, куда и к кому спешил. Машина, истерично визжа и взрыкивая от натуги, скрылась за поворотом.

– И что произошло? И что такое зед? Буква? Знак? Что такое зед?

– Я пока не знаю, что такое зет. Но знаю, что надо идти в Аргидаву, Маха. Пора.

Корнеев долго не отвечал. То ли занят был, то ли оставил дома телефон, к которому относился беспечно – нужен будет, найдут его. Сашка нервничал и набирал его еще и еще раз.

Наконец он снял трубку.

Сашка плел что-то об аспиранте и студентке, наконец не выдержал и закричал:

– Есть ход в захоронение! Есть!

– Где? – спокойно ответил голос. – Под архивом?

– Да… – Сашка растерялся, значит, это известно. – Там саламандра в огне. Зед! Это ведь Зед! У нее на ноге было это клеймо! Она ведь была рабыней сначала. И на ноге…

– Это обманная ветка. Нет там ничего. Кроме временного убежища для жрецов. Когда на крепость нападали, брали в осаду, через этот подземный ход носили в крепость еду. А если была угроза нападения, все – и всадники, и пешие – спускались в этот ход и пережидали там. Тищенко когда-то изучал эту ветку. Нет там ничего.

Сашку привел к Тищенко опекун. Верней, это был его дядя. Корнеев. Так про себя думал о нем Сашка: «Корнеев пришел. Корнеев тачку купил. Корнеев напился». Странно он напивался: пил только ликер. Дорогой или дешевый, но только ликер. Другое – водку, вино, коньяк – тоже, конечно, пил. Как не пить, если начальство или коллеги за столом наблюдают, пьет или нет с ними или подонок совсем. Пил, конечно, но с неохотой, а ликеру радовался как ребенок, оживлялся, потирал руки, приговаривал ласково: «Ликеооорчик. Ликеооорушко!» И закусывал его тем же, чем другие закусывали водку и прочий алкоголь, – огурцами, селедкой, холодцом, шашлыком.

Корнеев, тогда еще молодой капитан, «вел» отдел защиты культурного наследия. Азартно гонялся за черными археологами и просто за археологами, предполагая, что к их рукам все равно что-то прилипает. Часто выезжал на таможню, чтобы самому проводить досмотры багажа выезжающих на ПМЖ.

Он дотошно рассматривал все разрешающие на вывоз документы, алчно копался в чужих чемоданах, умело упакованных редкими специалистами, что появились в тот период и подрабатывали тем, что могли мастерски упаковать чайный сервиз в носовой платок. Он вызывал экспертов-искусствоведов, спорил с ними, обвинял в пособничестве. Однажды в чьей-то сумочке Корнеев обнаружил древний кулон, верней, монетку, неровную, разбитую. К монетке было припаяно колечко, в него вдет шнурок. Вроде бы ничего особенного, но Корнеев учуял. На серебряной этой монетке-подвеске, на аверсе, был выкован профиль царя и надпись гласила «Rex Zedа», а на реверсе извивалась саламандра и надпись была «Regina Ute». Монетке было на то время шестнадцать столетий. Чемоданы этих людей разворошили, распотрошили и раскурочили до такой степени, что люди, не успев собрать все, что было выброшено, выложено, вывалено, оставили свои вещи и сели практически налегке в отъезжающий поезд.

Красивая интеллигентная утомленная женщина, вывозящая семьи дочерей, двух внучек-подростков и маленького двухмесячного внука, в холодном вагоне, грея на себе, на своем теле, под свитером, младенческие пеленки, распашонки и ползунки, чтобы перепеленать малыша, сказала подавленным своим детям, наблюдавшим мародерство на таможне:

– А ведь он украдет подвеску. Картины и книги деда, иконку моей бабушки, которые, несмотря на все наши документы и разрешения, не пропустил, сдаст государству. А подвеску – сопрет. Я видела, как он рассматривал монету. Этот негодяй знает толк в старине.

Как в воду глядела. Именно тогда, взяв в руки маленькую, размером с ноготь, подвеску на кожаном шнуре, Корнеев наконец осознал цель, смысл, страсть своей жизни. Он, держа монетку указательным и большим пальцами, вдруг почувствовал такое сладостное томление в груди, в животе, в позвоночнике, ощутил ошеломительную, легкую, наркотическую пелену перед глазами, в мозгу, в душе, такое наслаждение от осязания этой древней вещицы, от прикосновения к выпуклостям и неровностям, которое не было похоже ни на что, испытанное ранее: ни на удовольствие от секса с женщиной, как добровольного, так и с насилием с его стороны, ни на эйфорию от конфискованной однажды у кого-то редкой на то время марихуаны, ни на схожую по радости с марихуаной наслаждение от качественной, хорошо приготовленной еды, до которой Корнеев был сильно охоч и падок, ни даже на тепло и радость от постепенного, расслабляющего опьянения своим любимым с юности напитком – ликером. Он не смог выпустить подвеску из своей ладони. Он физически не смог себя заставить положить монету на кожаном шнурке в контейнер с конфискованными вещами. Даже если бы его сейчас арестовывали или убивали, он не смог бы расстаться с колдовской вещью, открывшей и давшей ему такое блаженство. Однако все сложилось удачно, протоколы изъятия в тот день оформлял тоже он. Произведений искусства, изъятых у предателей Родины, было очень много в то время, за что бдительный и честный старший лейтенант Корнеев получил благодарность от командования и внеочередное представление к званию капитана.

С тех пор он стал ждать каждого свидания с монетой, как скупой рыцарь. Сладостная дрожь охватывала все его тело, когда он думал, что вот сейчас возьмет ее двумя пальцами. И будет гладить, гладить ее, испытывая невиданный восторг. Какое-то время он был тих, даже покладист и, к удивлению домработницы Катерины и племянника, перестал напиваться по вечерам.

Однако монета действовала недолго. Душа и тело просили чего-то нового. Все, что норовили провезти эмигранты, не представляло особого интереса. Только однажды Корнееву попался фрагмент этрусской кольчуги. Он украл ее, так же как и монету, дома накинул себе на обнаженную грудь и опять испытал небывалый по глубине и власти блаженный, восхитительный пароксизм.

Со временем Корнеев именно по таким приливам удовольствия мог отличить подлинную вещь от подделки. Можно сказать, что кожей, телом, он чувствовал историю и время. Нюхом чувствовал. Он ощущал подлинное искусство всеми своими нервными клетками: страсть и вдохновение ушедших в небытие художников, скульпторов, ювелиров, – он чуял запах крови былых сражений, ликование и зависть при возложении короны на чьи-то лихие головы, он видел в ярких своих грезах, держа в руках, обнимая, трогая, потирая, поглаживая стародавние штучные раритеты, преступные планы интриганов, козни лукавых женщин, смертоубийства и воскрешения, побеги, переселение народов и движение материков.