Мария Метлицкая - Женский день

Так и не простила, несмотря на все объяснения ее и отца. А тот очень старался и брал вину на себя. Словом, снова повел себя как очень достойный человек.

Валечка помогала с хозяйством, бабуля и дед оплачивали врачей и няню для Саввочки. Только работы не было. Совсем не было, совсем.

Дед умудрился устроить ее в свой «гадюшник» – как он называл театр, в котором служил. Но ролей там почти не было, и режиссер всем своим видом показывал ей, что взяли ее только из милости. А так – никому не нужна.

Старики теперь тоже жили скромно – бабуля вышла на пенсию, дед хворал и почти не играл. Помощь внучке, врачи и лекарства. Старость и немощь. А жить-то надо! Жили. И не хуже других – так говорила Нина Захаровна, по-прежнему удивляя всех мудростью и терпением.

Снова на бабуле держался весь мир. И Алин с Саввочкой тоже.

Когда отчаянье уже разлилось рекой в половодье, раздался звонок из Москвы, и ей предложили роль. Роль была второстепенная, почти никакая. Но она, разумеется, согласилась тут же. Выезжать на пробы было нужно буквально через два дня. Решили сдать квартиру на Театральной. Торопились и сразу же поняли, что наделали кучу ошибок. Квартиру сняла какая-то странная молодая дама. По виду типичная секретарша большого босса: тонкая талия, строгий деловой костюм, дорогие очки, никакой косметики и «бабушкин» пучок на затылке.

Говорила она медленно, с придыханием, постоянно облизывая красивые пухлые губы и пряча от собеседника глаза под дымчатыми очками.

«Странная, – подумала Аля, – и зачем ей такая квартира? Без ремонта, захламленная, мрачная? Одной? Да бог с ней, кого сейчас поймешь?»

Уезжала с такой тоской. Бабушка, дед, Саввочка… «Господи, дай нам всем сил», – неумело молилась она, глядя в мутное окно «Красной стрелы», уносящей ее в который раз в неизвестность.

С вокзала поехала к Терлецкому, бывшему мужу – он был предупрежден и, казалось, очень обрадовался.

Она волновалась, как встретится с Лидочкой. Впрочем, ничего хорошего не ждала. Но чтобы так!

Терлецкий был возбужден, встретил ее с цветами и в переднике.

– Жарю гусочку! – торжественно произнес он и громко втянул острым носом аромат, доносящийся из кухни. – Раздевайся, – крикнул он, – тебе приготовлена комната.

Аля неспешно раздевалась, оглядывая свое бывшее жилье. Квартира была так же ухоженна и красива – словно в ней по-прежнему присутствовала женская рука.

Она зашла на кухню, где оживленно крутился Терлецкий и, кашлянув, спросила:

– А где… Лидочка?

– Да у себя, – беспечно ответил бывший муж, – читает, наверное.

– Даже не вышла, – с болью сказала Аля.

– Да выйдет, – ободрил Терлецкий, – вот сядем обедать!

Лидочка к обеду не вышла. Аля постучалась в ее комнату.

Приоткрыла дверь. Лидочка сидела на диване, поджав под себя ноги. На мать она бросила полный ненависти взгляд.

– Что? – выкрикнула она. – Что тебе нужно?

Аля стушевалась и быстро прикрыла дверь.

– Откуда такая ненависть? – повторяла она, а Терлецкий гладил ее по голове и успокаивал.

– Возраст такой, Аленький. Что поделать, такой вредный возраст! Ревность к брату, обиды, детский максимализм. Разберется во всем, ты уж поверь! Я Лиду знаю – сердце доброе, жалостливое. Но она от тебя отвыкла, Аленький. Придется налаживать мосты, что поделать! Ты не дави – все как-нибудь само собой…

Ночью пыталась уснуть – не получилось. Сердце рвалось – все сделала не так! Все! Ушла от Терлецкого, от прекрасного человека, порядочного, великодушного, истинного интеллигента. Бросила дочь – да, бросила! И в этом надо признаться. Хотя бы себе. Бросила из-за мужика – пьяницы и разгильдяя. А если совсем честно – снова от страсти снесло башку. Аристархов, Роговой – кто следующий? А ведь не девочка, все понимала. Как в омут – а оказалось, снова болото. Вязкое, тухлое. Страшное. А теперь за ее «огненные» ночи расплачивается Саввушка. Своим здоровьем. Лидочка – своим разбитым сердцем. Где ее голова, где жизненный опыт? Где хорошие и правильные гены? Старики… Ее любимые старики! Всю жизнь прожили в одном браке. Бабушка Нина и дед Борис – как два голубка, несмотря на дедову красоту и профессию. Отец с мамой, если бы не беда… Да наверняка были бы вместе.

Итог – в Питере осиротевшие старики и несчастный сын. В Москве почти взрослая дочь, которая не желает сесть с матерью за один стол. Завтра пробы, которые она наверняка провалит. Потому что совсем нет душевных сил, а есть только несчастные, больные глаза.

Еще нет денег – это так, к слову. Жить у Терлецкого она не может – это понятно. Зачем травмировать Лиду? Надо снимать квартиру и жить в чьем-то хламе и в чужих запахах.

Она встала с кровати и подошла к зеркалу. На нее смотрела измученная молодая женщина – бледная, всклокоченная, с худым, болезненно осунувшимся лицом и уже не верящая ни во что хорошее. Такие дела.

Она долго лежала, глядя в темный потолок, и тихонько поскуливала, как голодная и побитая собачонка.

«Все, как песок сквозь пальцы, – думала она, – и зачем эта жизнь?»

Зачем она ушла отсюда? В никуда? Зачем предала этого человека, который хотел ей только добра, и это добро, собственно, делал? Куда она так спешила от этой красоты, благополучия, стабильности? От тихого, красивого и спокойного, семейного мирка, где все были почти счастливы? Или – просто счастливы? Как она могла – променять дочь на дурацкую страсть? Как могла обездолить ребенка?

Вдруг Але стало так жалко себя, такую никчемную и несчастливую, что ей было просто необходимо, чтобы ее пожалели – просто пожалели и успокоили.

Она вышла в коридор и подошла к двери их бывшей общей спальни. Из-под двери виднелась узкая полоска неяркого света.

«Верен себе», – подумала она: бывший муж всегда плохо спал и долго читал перед сном.

Она осторожно постучалась.

– Аленький, ты? Заходи, не стесняйся! – услышала она его приглашение.

Она зашла и села на край его кровати – их бывшей общей кровати.

– Не спится? – спросил он, снимая очки и откладывая книгу.

Она кивнула и хлюпнула носом.

Он вздохнул, сел на кровати и обнял ее.

– Все будет хорошо, милая! Ты мне поверь. Разве я тебе когда-нибудь врал?

Она замотала головой, прижималась к его плечу горячей и мокрой щекой, бормоча что-то невразумительное и жалкое.

Он уложил ее на кровать, накрыл одеялом и продолжал утешать.

– Володя, – тихо сказала она, – а если нам… Ну, снова? Попробовать? Я все понимаю, я сволочь, да и у тебя другая жизнь. Но… Вдруг… Ради Лидочки. И… ради нас. Ты же тоже – один.

Он замолчал, громко вздохнул и откинулся на спину.

Она тоже замолчала и испуганно на него посмотрела.

– Я жуткая дура, да? И страшная дрянь?

Он мотнул головой и улыбнулся.