Татьяна Замировская - Воробьиная река

– В смысле, не сложилось? – спросила пятнадцатилетняя Маша, накручивая крашеные рыжие пряди на палец.

– Ему там надо было выбрать, письма или посылки, – объяснила Жанна. – Вначале были посылки, а теперь очень тяжело, поэтому пишет письма. И в письмах понятно, что работает теперь другим человеком.

– Покажи письмо, – мрачно потребовала тринадцатилетняя Инга. – Может, это вообще не письмо, как обычно.

Жанна пошла в ванную комнату, долго там гремела пузырьками и принесла письмо, в которое немыслимым образом трансформировалась этикетка от шампуня «Прованские травы и лайм».

– Шампунь принесла, я же говорила, – вздохнула Инга. – Хер нам, а не самсунг.

Жанна зачитала этикетку: «Простите, что долго не писал, не было возможности. Сейчас могу иногда присылать весточку с чистым, а уже потом, когда закончится чистое, буду присылать с грязным. Не знаю, о чем с вами говорить, что вам рассказывать. Иногда мне кажется, что вы – уже совсем чужие, не знакомые мне люди. Поэтому и говорить хочется о простом, о ясном: каковы сейчас ваши имена? Сколько вас сейчас человек? Есть ли у вас собака, присутствует ли среди вас кто-нибудь по имени Лариса? Как я с вами познакомился? Ждете ли вы меня? Иногда мне кажется, что никто никого не ждет, но я вспоминаю то лето в Провансе и понимаю, что ничего не было ближе, никого не было тверже, ты как камень и как трава, лежишь в основе всего, на чем я нахожу себе стол, кровать, жизнь и силы».

– Лето в Провансе, он что, сошел с ума? – поинтересовалась Маша. – Мы в жизни никогда не были в таких местах. Только в Крыму два раза и один в Питере. И на речку ездили еще летом, ну, к обрыву на шашлыки. Может, это не тебе письмо?

– Мне, – объяснила Жанна. – Прованс – это просто как почтовое отделение. Чтобы переслать письмо через прованские травы, надо как бы артикулировать эти травы в тексте. У него сейчас такая работа, что иначе невозможно.

Это все выглядело ужасно логичным, поэтому дочери больше не заикались про самсунг, тем более что Маше потом подарил смартфон какой-то старшеклассник.

Письма приходили еще несколько месяцев – преимущественно через соль для ванн, гели для душа и пару раз даже через зубную пасту, но потом что-то застопорилось: пару раз были короткие записки на баночках с йогуртом («Я теперь сижу на лошади и вдыхаю пар», «Отмечали собачью Пасху, настаивали песок на кедровых орехах, теперь десять долларов в час»), небольшое письмецо было на упаковке китайского чая – там написал, что перевели работать в китайскую баню и подает голому полотенце, но было сразу понятно, что китайская баня – это как бы почтовый индекс, поэтому получилось, что подает голому полотенце – не самая приятная работа.

В какой-то момент письма прекратились: ни один предмет в доме не являлся чем-либо, помимо своей самоочевидной предметной ясности, все как будто окончательно устоялась в своих значениях и перестало двоиться, дробиться и плыть перед глазами. Супруга-невротик Жанна после работы забирала младшую дочь Лизу из школы (вторая смена), долго шла с ней дворами через грязь микрорайона. Как-то их облила с ног до головы грязью проезжающая мимо машина, и Жанна сказала дочери, нервно отряхивающей бледными ручками запачканный подольчик плаща:

– Автомобиль. Его повысили, он теперь уже сам полотенце, им вытирают, им что только не вытирают, даже одетого вытирают иногда. Теперь он зарабатывает нам на машину, скоро будет машина у нас.

Она поняла, что теперь супруг пишет письма через грязное; так оно и было. Через месяц она нашла в грязи мобильный телефон – прислал телефон. Отмыла, включила, позвонила последнему набранному контакту, но трубку сняла женщина и сказала, что сейчас еще пока никого нет, пусть позвонит через неделю. Через неделю около дома остановился большой черный автомобиль, блестящий и красивый, как вечерняя ноябрьская лужа, подернутая синевой и хрупкостью инея, – Жанна выглянула в окно и сразу все поняла: заработал на машину. Бежала по ступенькам, почти не дыша, подошла к машине, легла на нее – чистая, теплая, как заокеанский закат. Из машины вышли люди в одинаковых костюмах и протянули Жанне ровную, как капля, металлическую капсулу, похожую на изящный термос.

– Распишитесь вот тут, – показал ей один из этих людей (кажется, их было четверо) единственную пустую строчку в заполненной непонятной вязью бумажной книжице. Жанна расписалась, люди сели в машину и уехали, осталась только Жанна и капсула.

Она принесла капсулу домой, но не могла толком понять, как ей распорядиться: то ли это ключ от заработанной машины (но что нужно сделать, чтобы машина снова приехала? И что делать с четырьмя людьми, которые, судя по всему, прилагаются к машине? Это были те самые, одетые?), то ли это тоже письмо, но о чем? Жанна потрясла капсулу, поставила ее на стол, как будто это ваза. Взяла телефон, отмытый от грязи неделю назад, позвонила по нему и снова спросила, тут ли Игорь. Какая-то веселая взмыленная женщина ответила: тут, тут, Игорь тут, сейчас я его позову, потом долго-долго слышались просто шумы, как будто работает телевизор или где-то вдали гремит вечеринка, и к телефону подошел какой-то Игорь и начал кричать: что, что? Я не слышу, что? Когда вернусь? Скоро вернусь уже, не переживай. Да просто на работе задержался, да! Я же говорил, я же предупреждал, что тут что-то вроде корпоратива, клиенты из Воронежа приедут, ну! Скоро приду, не переживай, чего ты. Ну какая капсула, что ты несешь? Оставь на столе, не прикасайся, ничего не трогай, я приду и все сам посмотрю, что там за капсула. Ничего не трогай, я скоро буду, я уже практически есть, только ни к чему не прикасайся.

Через неделю Жанна позвонила по этому телефону снова, и Игорь снова кричал сквозь какой-то праздничный шум: да я сейчас уже практически выхожу! Просто тут надо еще пообщаться, клиенты приехали, скоро буду! Приготовь что-нибудь, как я люблю, все, не могу больше, потом, потом.

Супруга Жанны звали не Игорем, но она точно знала, что это именно он, просто сейчас он работает Игорем, который все не может уйти с этой дурацкой вечеринки, не может вернуться домой и посмотреть эту чертову капсулу. Наверное, машину у него забрали за долги, а капсула – это вообще что-то страшное. Ну, хоть по телефону может общаться.

Оля, кричал Игорь в трубку, я перезвоню, я просто не могу вообще разговаривать, они наливают, они постоянно наливают, сука, я вообще уже ничего не соображаю! И гремела фоном боевая вечерняя музыка, хищная, как макияж.

После этого Жанна перестала звонить, но тогда ей самой начали звонить какие-то женщины и срочно требовать Олю. «У нас для нее есть важное послание, – говорили женщины. – Ее ждет один человек. Ждет в месте, где никто никого не ждет». Жанна отключала телефон, но ничего не помогало, он все равно звонил и звонил, и когда все четверо ее детей сообщили, что пора как-то с этим всем уже завязывать, Жанна сделала то, что и должна, – взяла с собой детей, положила в сумку эту дурацкую капсулу и отправилась в то место, куда они раньше часто ездили все вшестером, на маленький лесной обрыв над почти детской, кукольной речкой Слепкой, открутила крышечку капсулы (все же это был термос) и аккуратно вылила все содержимое в реку, стараясь не дышать.