Михаил Веллер - Рандеву со знаменитостью

– Благословите меня!

– Не блажите: рад бы в рай, да грехи не пускают.

– На Вашей совести есть грехи?

– Для начала тут надо иметь совесть… Есть. И много. Я не боюсь их. Хотя для таких, как я, грехи не существуют. Я прагматик. А истина вне морали. Есть лишь суть вещи, действие, следствие и плата.

– Как Вам удалось выстоять?

– Удары сыпались на меня со всех сторон, пока однажды я не обнаружил, что откован в клинок.

– Какой возраст Вы считаете лучшим для писателя?

– Для прозаика – двадцать девять-сорок шесть. Взгляните в мировую литературу: исключения единичны.

Дым коромыслом: компания в ресторанчике, куда она перебралась после помпезного банкета: веселый цинизм, хмельная откровенность, дружеские издевки.

– Итак ты велик, богат и знаменит. Комнаты для гостей есть?

– Как обещано. В любое время. Условие одно: никаких умных разговоров.

– Ты не безнадежен: узнаешь старых друзей. (Хлоп по плечу).

– Вся эта никчемная ерунда хороша одним – можешь что-то сделать, доставить удовольствие тем, кому хочешь…

– Ну ты порезвился! Дал им копоти!

– А, пустой трындеж. Если б господь бог не хотел, чтоб им хамили, он бы не создал их холуями.

– Напишу мемуары: «Мой друг – Зевс». (Чокаются).

– А, иначе лакеи станут и Зевса учить величественным манерам.

– Не притворяйся, что тебе это все неприятно. Ты ведь с юности мечтал об этом.

– Кто не мечтал. И денег, и женщин, и любви, и славы, и благополучия, и приключений. И при всем еще счастья. (Хмыкает).

– Ну, вот ты все и имеешь. Прорвался. Со стальной ложкой.

– И уплатил цену нищеты и унижений.

– Червями ползут многие, а вот доползти, чтобы взлететь орлом… Пардон, молчу. Зато теперь ты испытал все.

– Привычки нищеты въедливы, уродуют. Приниженность, зависимость от имущих, крохоборство, зацикленность на деньгах – на грошах.

– Не ты ли проповедуешь полноту жизни? фарисей.

– Все одно – горе не мед. Его память обсахаривает.

– Тебя уже коллеги официально обсахарили, как марципан.

– Хочешь пососать? (Хохот). Они уже вылизали. Шайка идиотов. Когда-то мне хотелось купить вагон калош – чтоб эти наглые холуи носили их за мной в зубах.

– Так купи теперь. Понесут!

– Потом я научился не воспринимать их как людей. Шахматные фигурки. Самоходное удобрение для моей грядки.

– Все?

– Нет. Нескольких я действительно уважаю.

– Ты гнусный карьерист; хочу брать у тебя уроки.

– У пирога одна верхушка, а у каждого едока по ножу. Чтоб занять свое место, нужно многих поставить на их места.

– А помнишь, ты говорил: «Стану когда-нибудь отъявленным негодяем»?

– Обещано – сделано! (Хохот). Ребята, так охота быть добрым.

– Кто тебе не дает?

– Руки на стол! – дайте мне заплатить, ладно?

Люкс в отеле: ночное окно, смятая постель, пустая бутылка, два силуэта.

– Я хочу знать о тебе все…

– Всего я сам о себе не знаю.

– А как ты начал?

– Кому это интересно… В тринадцать лет с лучшим другом мы болели «Тремя мушкетерами»; размышляли о жизни в развалюшке на задворках – школьным мелом написали на ней «Бастион „Сен-Жерве“». Он и высказал: хорошо изобрести машину, чтоб видеть человека насквозь… А я сказал – ха: вот видеть человека насквозь без всякой машины…

С детства хотел я понимать каждого. И я стал понимать. И душа моя прониклась душой любого человека, его бедами и нуждами.

– Ты добрый. А в глубине злой. А в самой глубине совсем добрый…

– Я был добр. Совесть мучила меня всегда: в малейшей несправедливости, в каждой боли мира – была моя вина. Вина причастности и бессилия изменить.

Каждому отрезал я от любви моей.

И остался в ничтожестве. Своим мясом всех собак не накормишь.

– Неправда. Ты прожил настоящую, красивую жизнь.

– Многое кажется красивым, если это не с тобой сейчас. А когда болят зубы, и воняет изо рта, и нет денег на врача… Когда нечего жрать, и в долг никто уже не дает: «Ты знаешь, старик, я сам сейчас на мели…» – и глаза в сторону. Крадешь объедки в закусочных, клянчишь мелочь на улицах – «на метро», «на телефон». Когда готов отдать любимой женщине жизнь, но не можешь купить ей цветок.

– Как ты смог все это вынести…

– Мне было двадцать восемь – когда однажды ночью я перешагнул.

Я жил в конурке с окном на мокрые крыши, жрал один хлеб и писал. Я смеялся над нищетой в романах: «Бутылка молока», «кусок колбасы»! Хлеб, кипяток, дешевое курево, – месяцами; годами. Но я писал то, что хотел! И не мог писать так, как хотел. По три дня искал слово! Три недели делал страницу. Был здоров, как колокол – а сердце болело. Если к концу рабочего дня оно не ныло – я ощущал себя самообманщиком.

И вот ночью, в осень, бродя под дождем в поисках фразы, я не то чтобы сказал себе, нет: внутреннее чувство оформилось в решенное осознание: я сдохну в дерьме под забором, но я буду писать так, как я хочу и должен.

И перевалив этот рубеж – стало легко. Просто. Не осталось в жизни ничего страшного. Я спокойно отыгрывал любой, малейший шанс – из глубины падения, куда я мысленно уже лег сам, добровольно. Мне было нечего терять. Путь мог быть только наверх.

Там, ночью, на дождливой площади у гранитной колонны, была моя настоящая победа. Остальные пришли сами.

Рассветное шоссе, летящий «мерседес», руки на руле, сигарета в сжатых зубах. Смесь пьяного полубреда с не то аутотренингом, не то головокружением от успехов: приступ мании величия.

«Суровое величие

Высеченный гранит

Железный чекан

Надменность и сталь

Сила и победа

Уверенность и спокойствие

Жестокость и непреклонность

Холодное пламя успеха сжигало меня

Я супермен

Я железный

Я все могу

Я делаю невозможное»

Ну что, загнули мне рога? Фигу вам всем! Мелочь пузатая. Не верю в экстравертов. Что болит – того не трогают. Сокровенного не выставляют. Слез моих хотели? души? хрен! Ничто меня не волнует. Ничто не трогает. Ни в чем не дрогну.

Да! – и плакал, и молился, в черном отчаянии гибнул, самое дорогое терял – да не надломился ни в чем. Не в том дело, чтоб не падать, а в том, чтоб тысячу раз упав – встать тысячу один.

Я уплатил по всем счетам. Все ухабы на дороге пересчитал собственной мордой. Эти шрамы – моя биография.

Я въехал на белом коне! – пусть это Конь Блед. Тяжелы мои глаза, жестоки мысли, тверда и безжалостна душа. И истина мира ясна мне, и впору мне ее груз. (Прибавляет газ – спидометр на 130).

Да! – я прошел с хрустом по головам, щелкая людей, как орехи. Прочь с пути, – я шел за своим: добыча тигра не по зубам шакалу. Нет преступления и нет подвига, которых я не совершил бы и не пережил в душе моей. Нет доблести и порока, неизвестных мне. Душа моя выжжена. Холодное пламя успеха выжгло ее. Стальной клинок на ее месте. И кровь не пристала к нему. (140 км)