Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A

– Смирись, Флери, ты как хомячок, всеобщий любимец…

– Ох… но почему же я так несчастлив, Визано?

– Не знаю. Ты просто эгоист. Думаешь только о себе, нянькаешь свое несчастное детство, поливаешь его, придвигаешь к свету… только что дневник не пишешь, с сушеными розами вместо закладок… Надо идти вперед, надо учиться подниматься, как иностранному языку или астрономии.

– У тебя, Визано? У тебя и Тео… вы просто как паровозы – у вас есть рельсы внутренние, вы знаете, куда вам надо, пункт назначения определили для себя с рождения. А все, кто попал под колеса – сами виноваты… я вам завидую бесконечно, – он испугался, что обидел Визано, потому что тот будто думал о чем-то своем, слушал голос внутри, но все еще держал его за руку; и Изерли слышал, как бьется его сердце.

– Когда мне было двенадцать лет, – неожиданно рассказал историю Ричи, тихо-тихо, будто в комнате был по-прежнему был Тео, читал и писал, и они ему и без того сильно мешают, своим беспечным присутствием; голос у него стал совсем низким, хрипловатым, как у ночного ди-джея, – в день рождения… я сидел в своей комнате среди кучи подарков, ужасно довольный ими: антикварная печатная машинка, репортерская, тридцатых годов, плакат с Суперменом с автографом Кристофера Рива, собрание сочинений Рэя Брэдбери; я ведь собирался быть писателем, репортером в Нью-Йорке, с сигаретой в уголке губ и заломленной лихо на затылок шляпе; и влюбить в себя девушку-супергероиню; было совсем поздно; зима; падал снег – такой волшебный; я выключил весь свет, но от снега в комнате было так светло, будто сам воздух сиял; и тут я почувствовал дивный запах – целого летнего сада и кондитерской; все в одном; и понял, что воздух в комнате и вправду светится; и тут увидел, как свет собирается в одно – в фигуру – молодого парня – он был почти как Йорик, тонкий, сильный, веселый, в белой рубашке, с золотыми волосами, и с золотыми крыльями; такими огромными, что я до сих пор не понимаю, как они поместились в моей комнате; каждое ведь было с квартал; и он был такой красивый; и сиял-сиял – казалось, что все, чего он коснется, станет, как в мифе, золотым; он улыбался; поздравил меня с днем рождения; поцеловал в лоб и сказал, что Бог гордится мной и любит меня безмерно; и велит мне смотреть за людьми, чтобы каждый помнил о Нем, чтобы никто не забывал о Нем; и положил руку мне на грудь, – Ричи коснулся своего сердца, лицо его было таким открытым, чистым, восторженным, что Изерли услышал шелест крыльев, как оберточной разноцветной бумаги, – и это было так чудесно… так сладко… и я понял, что нет ничего на свете прекраснее Его… и я готов умереть, чтобы быть рядом с Ним… я сказал это ангелу, а он ответил, что однажды он придет ко мне еще раз, когда это будет нужно, когда мне будет угрожать опасность… а умирать мне нельзя; и теперь вся моя жизнь – это любовь; это ожидание; когда я еще раз увижу Его; и смерти я не боюсь – ведь смерть – это встреча с Ним; потому-то я ничего не боюсь, Флери; я ведь избранный…

– Потому ты поплыл за мной… – Изерли был потрясен; Ричи был как вид на прекрасный фьорд; как ледяное море, полное айсбергов, и северное сияние над ним, и все это отражается друг в друге – он был чем-то невыразимо, необыкновенно прекрасным; что увидишь только раз в жизни.

– Я поплыл, потому что в школе я был капитаном команды по плаванию, у меня куча кубков, – засмеялся; глаза его блестели, будто он сейчас или ударит кого-то, или заплачет; синие-синие, подумал Изерли, у него глаза цвета неба; Царства Небесного; Бог сделал его совершенством; сильным, выносливым, жестоким, справедливым, безжалостным, красивым, умным, холодным; Ричи – это самое лучшее оружие на земле; меч, дробовик, водородная бомба; мощь и величие; чистота; он сам себе ангел; он ангел Его на земле.

– Он придет, – сказал Изерли, – он ведь обещал… не переживай. С такими заплывами, как вчера… ангелам за тобой глаз да глаз.

Ричи засмеялся.

– Я знаю.

Тео проснулся на рассвете; солнце только-только показалось – над садом и морем стоял туман, и казалось, будто это шелк, белый, прозрачный, расшитый золотом; Тео вздохнул, улыбнулся, вспомнив, что они пережили; оделся, как в армии, будто сержант держит спичку – на скорость – голубая рубашка, синий узкий галстук, темно-синие джинсы, синий жилет в узкую, «гангстерскую» полоску с карманами – дизайнерская штучка, карманы будто вверх ногами; кеды; постучался в комнату Изерли, никто не ответил; толкнул дверь тихонечко, чтоб не заскрипела; Изерли и Ричи спали – Изерли в кровати, закутанный в пледы, будто новорожденный; Ричи на полу, в спальнике; сером, шикарном, с клетчатым подкладом внутри, на минус пятнадцать. В комнате пахло сигаретным дымом застоявшимся; кофе, корицей, ванилью; Тео поулыбался; и пошел делать дела – в общем-то, их было немного по представлениям Тео; он не сомневался, что Изерли нашел бы их целую кучу – список; впал бы в ужас от того, что Рози Кин зарастает пылью, грязью; лошади – они узнавали Тео и не пугали уже, фыркали тепло; ели яблоки из рук; Тео накидал им сена, наслаждаясь, как круто, наверное, выглядит – в своем жилете, рубашке, галстуке и с сеном; настоящий ковбой; ему нравилась конюшня – уютная, чистая, теплая, будуар для лошадей, а не хозяйственная пристройка; солнце растопило туман и сияло, будто работало вместе с Тео – конюшня была вся в разноцветных пятнах от окон – волшебная детская, зонтик Оле-Лукойле; потом Тео пошел на кухню, есть хотелось ужасно; включил Джемму, поставил вариться яйца, пакетики с пшенкой, достал масло и джем – малиновый, нарезал хлеба, налил в кувшин молоко и сок – апельсиновый; расставил на столе; может быть, Изерли уже в порядке и придет, и стукнет его по голове, что всё ужасно. Да нет, Изерли не стукнет. Домашнее хозяйство – это же не инженерное бюро.

Они все еще спали. Было ужасно душно. Надо бы им окно открыть. Тео подкрался к кровати, стараясь не задеть Ричи, наклонился над Изерли и понял, что у того жар. Пылало, как от раскаленного металла, старомодного чайника со свистком, только вскипевшего; ресницы и волосы слиплись, щеки и губы алели, как накрашенные; будто Изерли был одной из принцесс, всю ночь проплясавших на балу в подземном замке…

– Ричи, – толкнул он парня на полу; подумал – сейчас он в меня нож воткнет; он ведь спит с оружием наверняка, как в средние века рыцари, или революционеры; тот открыл глаза мгновенно, без всех этих «ой, что? уже утро? я сейчас», даже без просто секундного размышления «где я?»; такие синие, что у Тео сердце замерло – у смерти синие глаза. – У Изерли жар, ему плохо, кажется… – шепотом, превозмогая все свои внутренние ужасы.

Ричи встал, собрал спальник – все это мгновение; и наклонился над Изерли; потрогал лоб; побледнел.