Виктория Токарева - Муля, кого ты привез? (сборник)

Поминки были не тягостные, а можно сказать – светлые. Мишина жизнь – чистая, прозрачная и талантливая, как музыка Моцарта. Так и вспоминали. Кто-то рассказал, как он носил с помойки антикварную мебель. Тогда в моду вошли чешские полированные гарнитуры, а антиквариат выбрасывали на помойку.

Кто-то показывал, как Миша танцевал раздетый по пояс, поигрывал бицепсами.

На столе – его любимые блюда плюс черная икра – тогда это было доступно. И конечно же водка, неограниченно.

Лана не плакала. Она казалась суровой и сосредоточенной. До сих пор не верила в случившееся. Ей казалось, что сейчас откроется дверь, Миша войдет, обрадуется гостям и присядет к столу.

Возле меня справа сидел художник Костя Балашов. Он проговорил задумчиво:

– Сколько хороших людей собралось… Ко мне столько не придет.

– А ты что, собираешься? – спросила я.

Костя пропустил вопрос. И задал свой:

– Ты придешь на мои поминки?

– Конечно, – уверила я.

Я полагала, что это шутка и весь разговор – шутка, не более.

Я не знала, что Костя серьезно болен, а Костя знал.

«Смерть самых лучших выбирает и дергает по одному» – так писал Высоцкий.

И его самого тоже смерть выдернула на середине дороги.

Пришла перестройка. И следом за ней – массовое обнищание. Бандиты стали официальной прослойкой общества. Они не стеснялись своей специализации. Киллер – такая же профессия, как и все остальные.

Общество разделилось на бедных и богатых. Раньше не было такой полярности.

Союз писателей – это государство в государстве со своими чиновниками, генералами, гениями и диссидентами.

В стае обезьян существуют четкие приоритеты: еда, размножение и «главный бабуин». Переводя на человеческий язык: деньги, любовь и власть.

Власть давала и деньги, и женщин (еду и размножение), поэтому наиболее энергичные рвались во власть.

Во время перестройки Союз писателей тоже закачался и раздробился на мелкие союзы. Литературные генералы ушли в отставку, ходили слухи, что главный бабуин Балакин торгует на базаре солеными огурцами. Жена закатывает в банки, а он реализует. Ничего стыдного. Гораздо позорнее сидеть в президиуме, зевать бровями и возглавлять никому не нужное собрание.

Несколько писателей, не больше десятка, оказались конвертируемы. Я тоже попала в эту первую десятку.

Меня пригласили на Франкфуртскую ярмарку. Я имела большой успех, как Наташа Ростова на первом балу. Мое тщеславие пело и плясало, приятно быть востребованной. Однако я понимала, что внимание ко мне – это не что иное, как внимание к собственной прибыли. Если я сейчас упаду и умру, через меня переступят и побегут к следующему автору, которого можно купить за копейки, а потом выгодно продать. Звериный оскал капитализма. Но и у социализма оскал не менее звериный.

Я заключила договор со швейцарским издательством. Получила деньги. Построила дом на земле и купила шубу. А в придачу купила юбку и сапоги и подарки своим близким и далеким.

В сорок пять я впервые оделась по своему вкусу, а не в обноски спекулянтов.

Для меня эти лихие годы оказались временем «сбычи мечт». Сбылись мои приоритеты, а именно: деньги, любовь и власть.

Любовь всегда была при мне. Я хронически любила своих детей и свою профессию. Желательно, конечно, любить мужчину, но, как гласит английская пословица: «Чтобы красиво подраться, надо двое». Чтобы сложить счастье, надо двое, а мне попадались либо сволочи, либо стебли от одуванчиков. Я притягивала к себе слабых.

Зависеть удобно только от себя. Как сказал Маркес: «Самый честный союз – это союз с одиночеством».

Однажды меня пригласили в Уфу на форум интеллигенции. Я уже писала об этом. Надо было лететь в Уфу на один день. Гостиница не предусматривалась, гонорар не предусматривался. Просто прилететь в Уфу, и прямо с самолета – на радио, потом на телевидение, оттуда – выступать перед студентами, потом встреча с интеллигенцией, короткое чаепитие – и назад. На самолете.

Я выслушала предложение и отказалась. Каким надо быть идиотом, чтобы бесплатно метаться по Уфе, как заяц во хмелю, и два раза взлетать и садиться на отечественном самолете…

Мне позвонил руководитель этой поездки, главный бабуин. Я его глубоко уважала и не смогла сказать нет. Я подумала: всего один день. От меня не убудет.

Я приехала в аэропорт и увидела в центре зала группу писателей. И обомлела. Старые люди в старых одеждах. Хлам. Седые головы, желтые лица, дубленки на искусственном меху, плащи из клеенки. При этом состав – звездный: философы, критики, живые классики. Во что превратило их время… Посреди зала стоял табунок холстомеров, откинутых за пределы игрового поля. Мне стало стыдно за свою шубу. Выделяться – нескромно и даже отвратительно. Но куда денешься? Не уходить же обратно.

Самолет взлетел и тут же разгерметизировался. Летающий гроб. Пришлось вернуться обратно в этот же аэропорт.

– Сели, – с облегчением сказала я Генриху Боровику.

– Сели, – согласился он. – Только где?

Он был уверен, что мы уже разбились и сели на том свете.

Я не сдавала багаж и тихо, по-английски покинула делегацию. Вышла на улицу. Обернувшись, я увидела через стеклянную дверь, как вся делегация поднимается по лестнице в зал ожидания. Будут ждать, когда починят самолет.

Что их гонит? За чем они устремляются за тридевять земель на скомпрометированном самолете? Потом поняла: за собой. Они хотят прокричать свои ценности, которые они накопили за жизнь. Они хотят быть не в ауте, а в центре поля, играть свою игру. Совсем недавно им внимала вся страна, а сейчас это никому не интересно. Они замкнулись в своем самолюбии, но им необходимо крикнуть: «Я царь еще!» И за этим они летят в Уфу. И не жаль им здоровья, не надо денег. Святые люди.

Еще в самолете я обратила внимание на политика из Дагестана. Он сидел в кресле и готовился к докладу. Когда стало известно, что самолет технически неисправен, он не поднял головы от блокнота, продолжал накидывать тезисы. Особое кавказское достоинство: не обнаружить страха перед смертельной опасностью. Разобьемся – значит, такова воля Аллаха. Не попрешь ведь против Всевышнего.

Даже в период смуты такие люди не теряют своей человеческой сущности. Им – спокойно. И с ними – спокойно.

Я возвращалась на такси домой. За окном мела поземка. Декабрь. Я жадно всматривалась в то, что за окном. У меня было чувство, будто я спаслась, выскочила из горящего дома и живу дальше.

Когда я вернулась, мне открыла домработница. Она меня не ждала. У нее были свои планы на мое отсутствие. Я явилась как с неба в прямом и переносном смысле. У домработницы покривилась морда. Голые сиськи висели до пупа. Собралась мыться.

Я для нее – нефтяная скважина, которую хорошо бы выкачать до дна. Ее интересует только прибыль, как и западных издателей, а я сама как таковая не нужна ей тыщу лет, и, если бы я грохнулась с самолетом, она собрала бы свои шмотки, прихватила мои и пошла искать следующую нефтяную скважину.