Елена Бочоришвили - Только ждать и смотреть

– Шапиро!

– Здравствуйте!

– Сандро, что вы делаете? Ваша виза скоро закончится!

– Я рисую портрет Зака Полски!

– Нашли кого рисовать!

– У него голова античного героя.

– Еще не хватало, чтоб из геев делали героев!

– Какое нам дело до его личной жизни, а?

– Вот именно! Плевать я хотел на его личную жизнь! Зачем он всем объявил, что гей? Мог бы помолчать, если никто не спрашивал.

– Со мной мистер Полски никогда не говорит на эту тему!

– Вы его, наверное, не очень часто видите!

– Очень даже часто! Я хожу в его клуб, там прекрасный бассейн!

– Гей-клуб? – упал голос у Шапиро.

– Да нет же, обыкновенный спортивный клуб! И старичков и старушек там много, я могу нарисовать целую портретную галерею!

– Скажите лучше, сколько Зак вам заплатит?

– Я не хотел, чтоб он платил, но он настаивает. Он мне даст 100 долларов.

– За сколько часов вы сделаете его портрет?

– Часов?! Хорошие художники работают над одной картиной годами!

– Это неважно! Сколько времени нужно вам?

– Я думаю, никак не меньше месяца!

– Сто долларов в месяц?! Это очень мало. И вообще, вам нужна работа, ради которой вас оставят в Канаде. Мы должны что-то придумать. Вы не можете сделать какую-нибудь работу для Марка?

– Я умею только рисовать.

– А у него в университете они и того не умеют! Марк мне сам говорил, что они там пишут диссертации, которые потом кладут на полки, и им за это платят! Лучше поисследуйте что-нибудь, чем рисовать геев!

– Секс в СССР!

– Не понял – что в СССР? Вы смеетесь? Вы хотите меня обидеть?

– Вы спросили, что я могу исследовать… Я не большой специалист, но эта тема действительно глубоко волновала меня с самого детства…

– Скажите Марку, пусть он со мной свяжется!

– Он скоро придет, вы не хотите перезвонить?

– Нет! Я вам больше звонить не буду!

Шапиро умел бросать трубку так, что она шлепала меня по голове. Он пожаловался Марку, что я все время задаю ему глупые вопросы. А что я такого сказал? Спросил: “Вы не знаете, кто такой Иван Иванович?” Бац! Трубкой по голове!

Марк объяснил мне: в фашистском лагере Шапиро числился под именем Иван Иванович Иванов. Он получил это имя в советском детском доме.

– А что случилось с его родителями? – спросил я.

– Их расстреляли во времена первых репрессий, кажется, в эпоху раскулачивания.

Шапиро сбежал из страны, которую не желал называть родиной, “по крышам поездов, по крышам”, и “паровоз летел вперед, а дым – назад”. В Польше попал в фашистский лагерь. И ждал смерти рядом с Заком Полски. Он взял себе новое имя, когда приобрел веру. “Моя родина – моя вера”.

– Почему же он мне все не объяснил? – удивился я.

– А ты? – вдруг спросил Марк и посмотрел мне в глаза. – А ты сам почему ничего не рассказываешь? Еще не готов?

Я промолчал. Отвернулся. Что я мог рассказать? И кому от этого станет легче? Если бы я хоть раз мог позвонить Лили! С Грузией связи не было – там мелкие перестрелки перешли в настоящую войну. Мы, грузины, оказывается, не только пели и танцевали – мы крушили стены тюрьмы, в которой жили, походя убивая друг друга. Воевали почти во всех странах мирного Варшавского договора вплоть до Югославии, которая стояла в социализме всего одной ногой. В Грузии сначала выбрали в президенты антикоммуниста, а потом антикоммунисты объединились с экс-коммунистами и с боем выгнали его с поста. Я помню, в Тбилиси митинги в поддержку президента были возле Дома правительства, а митинги в поддержку оппозиции проходили перед зданием телевидения. Лили ходила к телевидению, а Нодар – к Дому правительства. Потом они встречались на мосту, чтобы вместе добраться пешком до дома – транспорта не было, и передвижение по ночному городу было небезопасным: стреляли. Так и шли, переругиваясь и жестикулируя.

Я знал обо всем, что происходило в Грузии, через эмигрантов: познакомился с одной девушкой в продовольственном магазине, она свела меня со своим парнем… В Монреале мы не делились на представителей “братских республик”, мы все были из одной кляксы – прошлого. Я даже получил пакет из семьи – письма от Лили, теток и бабушки и вязаные носки, чтоб я не замерз в Канаде. Пакет привез пилот “Аэрофлота”, хотя самолеты в Тбилиси не летали, а Главпочтамт не работал – сгорел. Пилот попросил, чтоб я забрал письмо и оставил ему конверт на память. Адрес был написан рукой Лили Лории. Ее часы еще тикали – Союза уже не было, а она продолжала быть звездой всесоюзного масштаба.

Эммочка потребовала, чтоб я нарисовал ее в шляпке. Она хотела, чтобы мы с Марком пришли к ней в дом и выбрали, которая ей больше подходит. Потом передумала – сама явилась к нам с шофером, который нес сорок картонных коробок! Она разъезжала по городу на черном лимузине, с шофером в фуражке. Марк только пришел с работы, он был голодный и усталый – ей было безразлично. Марк не умел отказывать, и Эмма Берг знала это лучше всех. Марк сидел в кресле, засыпая, а она давала ему представление – демонстрировала себя. Я был ни при чем: “Бери свой быстрый карандаш, рисуй…” – делай что прикажут. Ей хотелось, чтобы мой отец увидел и оценил в ней красивую женщину, ту, которой она была когда-то, полвека назад. Эмма медленно крутилась, пританцовывая, – полы ее платья развевались, задевая его колени, – и улыбалась старческой, чуть снисходительной улыбкой. Печальное зрелище.

– Прекрасно, – приговаривал Марк, – великолепно!

Наконец они остановились на шляпке с вуалью, которая перешла к ней от матери, эмигрировавшей из России в начале ХХ века.

– Моя бедная мамочка никогда не носила эту шляпку, – шептала Эммочка (потеряла голос от нахлынувших воспоминаний), – берегла для лучших времен! М-м-м, мы были такими бедными!

Мне стало жаль ее, и я промолчал, хотя был возмущен. В шляпке с вуалью – а что же мне достанется для работы? Один рот-анус. Лучше приведите в качестве модели осла!

Наконец она заспешила – ей надо было кормить мужа. Берни, оказывается, больше не вставал с постели – его болезнь развивалась с катастрофической быстротой. Я поинтересовался, можно ли его навестить, а она наотрез отказалась: “Зачем? Он никого не узнаёт, даже меня!” Эммочка произнесла это так, что мне опять стало жаль ее, хотя жалеть, наверное, надо было Берни. Я сказал ей, что нарисовал его портрет по памяти, а она опять спросила: “Зачем? Мы с детьми уже подготовили фотографию”. И не стала смотреть на портрет. Они все были готовы, дети ждали.

Многомиллионная компания Берни была слишком крупной, чтобы ее можно было продать быстро. Семейство надеялось разделить компанию и продавать по частям, “вечные дети” собирались оттянуть по куску каждый для себя. В местной газете вдруг появилась статья об успешном бизнесе Бергов – заверения будущим покупателям, что все идет хорошо. Именно эта статья разбила последние надежды Зака Полски – он понял, что конец близок. Без помощи влиятельного лица ему не удастся пристроить свою коллекцию в “приличный” музей.