Маша Трауб - Чужой ребенок

Она щелкнула выключатель чайника и набрала номер телефона.

– Да, – ответил Илья.

– Он мне хамит, ничего не хочет делать, – сказала Лариса.

– Отстань от него, – сказал Илья Ларисе.

– Что значит – отстань?

Илья вздохнул. Лариса слышала звуковой фон – голоса, смех. Женский голос и детский смех. Когда она разговаривала с ним по телефону, всегда слышала в трубке детский смех. А у нее фоном шли ор и истерика. Она почувствовала, что начинает срываться.

– Что значит – отстань?! – закричала она в трубку. – Тебе что, наплевать, что с ним будет? Он становится все хуже. Я уже не знаю, чего от него ждать. Сегодня ушел из дома. А завтра что будет?

Они оба молчали. Потому что он знал, что скажет она, а она знала, что он ответит. Не в первый раз.

– Ладно, пока, – сказала Лариса и положила трубку. Илья перезвонил.

– Хочешь, я с ним поговорю? – предложил он.

– Без толку.

– Без толку, – согласился он.

– Я делаю все, что могу.

– Я знаю.

– Он меня ни во что не ставит.

– Угу.

– Что мне делать?

– Не знаю.

– Ладно, пока, – сказала она.

– Пока, – быстро попрощался он.

Она налила чай и случайно опрокинула чашку. Обожглась. Села, взяла сигарету. Зажигалка куда-то пропала. Спичек тоже нет. Всегда так. Лариса пошла в комнату, порылась в сумке, нашла зажигалку, села и, наконец, закурила. Теперь она не понимала, на кого больше злится – на сына или на Илью. Все довольны, всем хорошо, кроме нее. Лариса знала, что особенно ее раздражает. Илья даже не пытается скрыть, что она позвонила не вовремя. Он не хочет ее слышать. Она – напоминание о прошлой жизни. Не самое счастливое напоминание.

Все было как вчера. Лариса давно привыкла к этому ощущению – просыпаешься – Новый год, засыпаешь – Восьмое марта. Время летит. Нет, она не разглядывала в зеркале первые морщинки. Просто однажды в зеркале увидела свои глаза. А потом посмотрела на полку в ванной – в ряд стояли тюбики с кремами для глаз. Лариса ощущала время по глазам. Раньше глаза были молодые. А сейчас – сейчас их нужно открыть. Разгладить кремом отеки, замазать синеву. Она искала фотографию для какой-то бестолковой анкеты и заглянула в фотоальбомы. Раньше глаза смеялись. Они были, как бы это сказать, ясные, что ли. А на фото с Данькой – взгляд настороженный, обеспокоенный, напряженный. И глаза, нет, даже не умные, а пережившие. С такой тоской вокруг радужки. Лариса каждое утро пыталась кремами изменить взгляд. Странно, но у Даньки были такие же глаза – пережившие, хотя он маленький. Даже когда грудным был, смотрел не так, как все дети. Напряженно и тоскливо одновременно.

Чем старше становился сын, тем становилось хуже.

– Вы его боитесь, что ли? – спросила как-то у Ларисы врач.

– Нет, – обиделась Лариса.

– Вы взрослая – он ребенок, – сказала врач. – Вы должны принимать решения, а не он. Вы же мать, в конце концов.

Лариса кивнула.

Лариса боялась сына. Боялась его немотивированных криков, истерик. Боялась себя. Ей иногда хотелось побыть одной. День, два, неделю. Просто лежать и ничего не делать. Она боялась признаться себе, что устала от него. Что ждет, когда он станет взрослым и за ним не нужно будет ходить по пятам. Боялась своих желаний – сбагрить куда-нибудь Даньку хоть на время. И не спешить домой, не стоять у плиты, не держать себя в узде. Ей хотелось лежать на диване, смотреть телевизор и не двигаться. Ну может быть, только на кухню – сделать яичницу и лечь опять. Она уставала к концу дня до боли в суставах.

– Я устаю очень, – призналась она как-то Даше.

– И я устаю, – сказала Даша, – то приготовить, то постирать, то квартиру убрать. Вот если бы можно было только с Ритулей играть и гулять…

Лариса так ей и не сказала – она-то устает именно от Дани. Не от готовки, не от глажки. От того, что нужно быть с Даней. Играть, гулять, общаться. Она уставала даже от его голоса, от выражения его лица.

Лариса жила как в армии – до дембеля. Дембель – три года. Срок, когда можно будет отдать Даню в садик. А она не будет его видеть. С восьми до шести.

– Ой, я так боюсь Ритулю в сад отдавать, – сказала на очередной прогулке Даша, – так жалко.

– Почему? – не поняла Лариса.

– А вдруг ее там обидят? Или отругают. Или она плакать будет и меня звать. Я решила, что на полдня буду водить, а после обеда забирать.

Ларису волновало другое:

– Лишь бы не болели. А то, говорят, дети неделю ходят, неделю болеют и дома сидят.

– Нет, главное, чтобы нравилось. И чтобы воспитательница была добрая.

В три года Лариса отдала Даню в сад. Вообще-то садиков было два. Даня не задерживался в каждом дольше двух месяцев.

– Забирайте, – рано или поздно говорила очередная воспитательница. – Или отводите в частный детский сад. Я не собираюсь это терпеть за свою зарплату.

Даня с коллективом боролся, как мог. Лариса вела бесконечные разговоры с родительницами избитых и обиженных ее сыном детей. В первом садике она согласилась мыть туалет в группе, когда уволилась нянечка, и подсовывала воспитательнице в ящик стола то сотню, то две.

Во втором Лариса пошла к заведующей и предложила спонсорскую помощь. Заведующая оглядела Ларису с ног до головы и сказала, что нужд у детского сада – много. Начиная от ремонта веранды на улице, заканчивая стиральной машиной. Для стирки штор. И развела руками – мол, выбирайте.

– Стиральная машина, – выдохнула Лариса.

Заведующая назвала желаемую марку.

Марка стоила дорого.

– Илья, мне нужны деньги, – позвонила ему Лариса.

– На что? – спросил он.

– На стиральную машину. В детский сад. Заведующей.

– Ты не должна этого делать. Это не частный сад, а государственный, – завелся Илья. Он всегда был против необоснованных, а следовательно, пустых, с его точки зрения, трат.

– Там все дают. Кто-то вон будет ремонтировать веранду, – сказала Лариса.

– Я не собираюсь покупать стиральную машину какой-то бабе.

– Тогда Даньку оттуда исключат.

– Пусть попробуют. Я на них в суд подам. На каком основании?

– Даня неуправляем.

– Все дети плохо себя ведут. Что теперь, их в сад не брать?

– Ладно, я сама разберусь.

Она не хотела пересказывать Илье то, что ей говорят воспитательница и родительницы: ее сын неуправляем, агрессивен и психически неуравновешен. Его нужно лечить. Или держать дома.

Даня в саду подсматривал за девочками в туалете. Не так, как все мальчики, а с особым цинизмом. Говорил девочке, что, если та не снимет трусики, он ее в тихий час привяжет колготками к кровати и убьет. Девочка плакала от испуга и послушно снимала трусики.

Потом он принес чужую игрушку. Дорогую. Электронную.

– Чье это? – спросила Лариса.

– Мое, – ответил Даня.

– Не ври. Ты ее у кого-то отобрал?