Олег Рой - Фантомная боль

Мог ли я его не убить? Тем более в годовщину того дня, когда он выкинул нас из своего дома.

Остальные?

Остальные просто под руку попались. Забавно, как они все, не сговариваясь, в этот дурацкий «Чайник» приперлись. Р-романтики хреновы! Но так еще и лучше. Ни один из них – ни один! – не то что не двинулся, слова не молвил, чтобы нам помочь. Им было наплевать. А может, еще и радовались, что отец Анжелу выгнал – меньше претендентов, больше денег достанется.

Стакан опять оказывается полон, и меня это почему-то совсем не удивляет. Горькое зелье, кажется, уже пропитывает меня насквозь, до последней косточки, до последнего нерва, но я продолжаю глотать и глотать, не отрывая взгляда от багровой, рыжей, золотой огненной пляски в каминном жерле. Языки пламени завораживают, вьются, сплетаются, в их линиях я вижу то фантастических крылатых существ, то загадочные иероглифы, то лица. Лица, дьявол бы их побрал! Такие, какими я видел их год назад. Слегка нахмуренное, словно бы в задумчивости – Веры. Равнодушное, с фальшиво изображаемой – я актер, уж я-то в этом понимаю – заинтересованностью – ее тупого отпрыска, мамочкиными стараниями дорвавшегося до богатства и пожирающего доставшееся с жадным свинским чавканьем. Словно бы удивленное – ах, святая невинность, как бровки-то поднимает! а на самой клейма ставить негде! – дешевой потаскушки Насти. И – ах, чтоб тебя наизнанку вывернули! – презрительная усмешка Андрея Александровича.

Вот уж кто заслужил адское пламя! И он, и все они!

Тошнит глядеть на эти рожи!

Тошнота плещется в желудке, подкатывает к горлу, затопляет мозг. Мерзкие людишки! Копошатся, как пауки в банке, готовы поубивать друг друга, а все потому, что на кону – огромное наследство. Отвратительно. Как я мог быть каждым из них? Еще и спасти их пытался! Да одним воздухом с ними дышать – и то противно.

– Да неужели? – Шепот, почти неслышно прошелестевший в голове, буквально оглушает меня.

Что это? Голос? Тот самый? Решил «спасти меня из лап дьявола»? Или…

– Они, значит, мерзкие и потому заслуживают смерти, а ты весь в белом? И у Анжелы на шее не ты сидел? А когда любимая женщина сломалась под тяжестью, которую ты даже не попытался облегчить, кого обвинял в ее смерти? Всех, кроме себя? И на несправедливость судьбы не ты все списывал? И дочь безропотно отдал в чужие руки – не ты?

Отвращение к себе скручивает желудок спазмами…

Во рту кисло и горько, на грязном линолеуме расползается отвратительная желто-серая лужа…

Но голова, как ни странно, прояснилась.

– И кого же это ты, сияющий рыцарь, во всех на свете мерзостях упрекаешь? Жестокого диктатора Андрея? Который всех кормит, поит и вообще содержит? Причем денежки на это не своровал, а заработал. Настю, потому что спит с кем ни попадя? Да тебе-то что за дело? Племянницу-то, которую ей насильно, по сути дела, навязали, она худо-бедно обихаживает? Не своего собственного ребенка – ребенка не слишком любимой сестры. Однако в дом малютки не подбросила, папаше – тебе! – сплавить не пытается, заботится, как умеет, хотя вовсе не обязана. Вера тебе мерзкая? Считаешь, она за бриллианты и норковые шубы с Андреем связалась? И где те бриллианты? Да при таких деньгах она могла бы мужу-паралитику двадцать сиделок нанять, а сама на Багамах загорать. А она с ним нянчится. Миша тебе гадок? А может, он просто глуп по молодости? От кого же это тебя так тошнит? На других стрелки переводить куда как просто, – шелестит оглушительный шепот. – Обвиняя других в том, что они отвратительные монстры, мечтающие о наследстве, ты просто пытаешься оправдать собственную слабость и никчемность.

Я зажимаю уши. Не помогло.

Никакой это не Голос. Точнее, голос, конечно, но мой собственный. Как его там? Внутренний голос? Совесть? Тихий шепот, который оглушительнее сотни колоколов. Который хочется заткнуть любыми средствами, хоть бы даже головой об стену. Потому что говорит он – правду.

Может, все прожитые мной персонажи и не ангелы, но они хотя бы не старались списать свои грехи на кого-то другого. А я? Только попытался взять на себя ответственность – я вспомнил бездонный провал повернутого к себе пистолетного дула и вздрогнул – и тут же испугался возмездия за поступок. А ведь если уж кто в этой ситуации и заслуживал смерти, так это я сам. Самоубийство было самым честным выходом.

– Честным? Вот те на! – упрямо шелестит в мозгу. – Дочку круглой сиротой оставил, это ничего? Мать умерла, отец застрелился – ай, молодца, вот девочке-то счастье жить с таким анамнезом!

Я что, издеваюсь сам над собой? Шизофрения какая-то.

В заляпанной полированной дверце одежного шкафа смутно отражается чья-то перекошенная физиономия. Моя, вероятно. Из-за спины подмигивает циферблат настенных часов. Мы покупали их – я помню, помню! – с Анжелой: улыбающаяся кошачья морда с фосфоресцирующими усами-стрелками. Левая чуть выше правой и неуклонно движется к вертикали.

Без пяти два. Темнота. Два часа ночи. Час Быка. Где-то когда-то в какой-то «прошлой» жизни я читал, что именно в это самое темное предрассветное время случается больше всего самоубийств…

Не дождетесь!

Вытащив из-под кухонной раковины половую тряпку, я собираю грязно-желтую лужу. Получается плохо. Тряпка изрядно заскорузла, а дотрагиваться до мерзкой жижи страшно: кажется, едва коснешься – проест насквозь, до кости, а то и вместе с костью, и руки стекут на дряблый линолеум такой же грязной жижей.

Лужа, однако, исчезает почти бесследно. Хотя я почему-то ожидал, что на линолеуме останется как минимум выжженное пятно. Или даже дыра с черными, рвано обугленными краями. А вот и нет. Только грязные разводы. Но это, честное слово, пустяки, это я вмиг отмою.

Заталкиваю изгаженную тряпку в первый попавшийся пакет, швыряю к входной двери. Включаю свет во всей квартире. Глядеть на последствия скольки-то-там-недельной пьянки, честно говоря, жутковато.

Ну да ничего. Ремонт вот прямо сейчас я не сделаю, а грязь ликвидировать – уж это точно в моих силах.

Из-под кровати извлекаю две – а, нет, три – футболки. Сойдет. Раздираю добычу на тряпки. Тряпок – обозреваю постзапойный пейзаж – понадобится много.

Пускаю в ванну теплую воду и почти без разбора швыряю туда постельное белье, кучкующиеся там и сям рубашки, джинсы, полотенца, черт знает что еще, туда же отправляются содранные с окон шторы – пусть все это хоть немного отмокнет.

Методично выгребаю изо всех углов окурки, осколки, мятые сигаретные пачки, паутину. На кухне от меня сломя голову убегает маленький серый паучок. Не бойся, милый, иди сюда! Подставив ладонь, транспортирую «зверя» за окно: извини, дорогой, в квартире ты больше жить не будешь.