Анна Берсенева - Вокзал Виктория

Ответить на этот вопрос Вика не могла. То есть она, может, и попыталась бы, но он, вот именно он, ее ответа все равно бы не понял.

«Гений чистой… не красоты, а простоты, – улыбнулась она внутри себя. – Не глупости, нет. Именно простоты в самом чистом ее выражении».

– Я думал, таких, как ты, сразу удочеряют, – не дождавшись ответа, сказал Влад. – По телевизору говорят, что так.

– По телевизору много чего говорят, – заметила Вика. – Всему верить?

Ей не хотелось рассказывать ему о том, как ее удочерили и вернули. Не то чтобы хотелось это скрыть… Скорее, не хотелось проводить параллель между ним и первым, давно забытым мужчиной, который о том же расспрашивал когда-то. Не любила она таких повторов: в них была ей очевидна уже не банальность даже, а просто житейская пошлость.

– Я не хотела, чтобы меня удочеряли, – сказала Вика.

Так оно ведь и было вообще-то, если без подробностей.

– Почему? – удивился он.

– Потому что непонятно, кто удочерит. Бывает, что все хорошо, а бывает… Не хотела рисковать. Даже не обязательно плохие люди попадутся. Могут просто силы не рассчитать. Многие ведь думают, что у них доброе сердце, а на самом деле у них просто слабые нервы. Телевизор посмотрели, там деточку детдомовскую показывали, жалко бедняжку, дай-ка домой возьму – назавтра идут, просят. А потом не знают, что с ней делать, и правильно не знают: ничего с ней такие, как они, и не поделают.

– Слишком ты как-то жестко, – покрутил головой Влад.

«И правда, зачем я это говорю? – одернула себя Вика. – И кому, и когда!..»

– Может быть, – сказала она. – Я не мягкосердечная. – И, все-таки не удержавшись, добавила: – Но не только я. Ольга Васильевна, директор наша, тоже всегда предостерегала. Подругу свою даже. Та в Школе искусств рисунок преподавала, а из детдома многих туда записали, ну, она и захотела девчонку нашу одну удочерить. А Ольга Васильевна ей сказала: не надо, ты с ней не сможешь, не тот у тебя характер.

– И не удочерила?

– На выходные стала брать, на каникулы. Потом та от ее сына забеременела и заявление написала, что он ее изнасиловал. Хотела, чтобы на нее квартиру переоформили.

– Ну да!

– Сама хвасталась, что вот какую штуку придумала.

– Переоформили?

– Выкрутились как-то. В полиции взятку дали, еще где-то. Повезло, в общем. Влад! – сердито сказала Вика. – Я не хочу об этом разговаривать. Тем более сейчас.

– Не хочешь – не будем, – согласился он. – Я, знаешь, тоже не любитель… всего такого.

Это-то понятно. В его ясном мире просто нет места для таких явлений, как бездны человеческой природы.

– Тебе завтра во сколько вставать? – спросил Влад. – Я будильник поставлю. А потом когда увидимся?

Вике это понравилось. Не уверяет в любви с первого взгляда, не требует, чтобы перевезла к нему вещи. И раз это происходит не от какой-то особенной деликатности – нет ее в нем, это и видно, и понятно, – значит, просто не считает, что Вика теперь должна принадлежать ему. И хорошо, что не считает.

– Это я тебе колеса проколола, – сказала Вика. – Только я тогда не знала, что именно тебе.

– Какие колеса? Ох ты!.. – Он сел на кровати и посмотрел на нее с изумлением. – Зачем?!

– Рассердилась. Ты меня перед этим грязью облил и бампером толкнул еще.

Интересно, какая будет его реакция? Не поймет, разозлится, по морде двинуть попытается?

Влад расхохотался.

– Я сразу понял, что ты такая, – сказал он, отсмеявшись.

– Какая? – с интересом спросила Вика.

– Прямая. Без этих ваших женских штучек. А вот так: да – да, нет – нет.

– Как в Библии, – усмехнулась Вика.

– Что в Библии? – не понял он.

– Там написано, что слово должно быть: да – да, нет – нет, а остальное от лукавого.

– Ну, лукавство в тебе тоже есть, – сказал Влад.

Тут уж Вика еле сдержала смех. Ее-то он напрасно считает прямой, а вот сам он точно понимает слова только в самом первом их значении.

Но сказать ему об этом она не успела. Наклонившись над нею, Влад снова стал ее целовать.

«Это лучшее, что может быть, – отвечая на его поцелуи, подумала Вика. – Нарочно искала бы – такого не нашла бы».

Вика никогда не считала себя особенно везучей, хотя и какого-то вопиющего невезения в своей жизни не замечала тоже. Но те полгода, которые она жила в Москве, можно было считать сплошной полосой везения. Она и считала.

Счастливой она эту полосу, правда, не называла, и понятно почему: Витька был далеко. Но если не мыслить такими отвлеченными категориями, как счастье, то все остальное ее устраивало. Все в ее теперешней жизни происходило в какой-то правильной последовательности и очень вовремя, этого невозможно было не замечать.

И поздний Антонинин звонок, безусловно, являлся частью этой последовательности.

Антонина так привыкла к красивым ресницам, а еще больше к регулярной перемене их длины и формы, что вызывала к себе Вику постоянно. К тому же, как Вика понимала, ей нравилась возможность два часа рассказывать о событиях своей жизни, не опасаясь, что эти рассказы обернутся против нее каким-нибудь опасным образом, как это могло бы произойти, будь Вика человеком из ее чиновничьего круга.

О том, что Антонина является министром финансов огромного северного региона, Вика узнала от нее уже давно, но это совершенно ее не заинтересовало. И Антонина – больше от житейской опытности, чем от природной приметливости, – такое органичное отсутствие интереса заметила и отметила.

Вика понимала все это отстраненно, как будто не о своей жизни. Да и не было это ее жизнью, хотя заполняло собою все ее дни; такой парадокс.

«Наверное, и сегодня не из-за ресниц она меня так срочно вызывает», – думала Вика, глядя в заиндевевшее окно электрички.

Антонина просила с электричкой не связываться, а ехать в Москву на такси, но Вика сочла это глупым – в пробке дольше простоишь, – поэтому такси намеревалась взять только в городе, на Рижском вокзале уже.

А мысль о том, что едет она, возможно, не для работы, была очень даже основательной. Однажды Антонина уже позвонила ей в такое вот время, даже позже, вообще среди ночи, и потребовала приехать срочно, срочно, как можно скорее, потому что она на грани самоубийства. Вика не то чтобы перепугалась – Антонина ей никто, да и в самоубийство ее она не поверила, – но приехала, конечно.

Антонина стояла в распахнутых дверях квартиры.

– Что мне теперь делать, ну что?! – воскликнула она, как только Вика вышла из лифта. – С собой покончить?!

Лицо у нее опухло от слез, глаза превратились в щелочки.

– А что случилось? – окинув ее быстрым взглядом, спросила Вика.

В Антонининой внешности не появилось ничего нового. Но что угодно могло произойти, конечно, не обязательно же это на внешности скажется.