Анна Берсенева - Вокзал Виктория

Она как приклеенная сидела в кабинете у мэра, добиваясь, чтобы он выделил деньги и книга была отпечатана именно таким тиражом, которого хватило бы, чтобы она появилась у всех жителей Крамского, от младенцев до стариков. А потом, добившись своего от мэра, сидела часами уже с художником, придирчиво отбирая сделанные им иллюстрации, а потом скандалила в типографии, которая норовила задержать тираж, а потом лично проверяла, расставили ли книжные лотки по бульвару над Камой. Там, под яблоневыми арками, книжки и раздавали, и там же, у реки, начался потом праздник – со спектаклем про гордого волка, с танцами и даже с фейерверком.

И на литературном кружке, который Вика вела в школе, они потом Джека Лондона обсуждали тоже, хотя вообще-то кружок она придумала для того, чтобы можно было читать вслух и обсуждать то, что школьники пишут сами. Занятия кружка бывали такими бурными, что в классе, где они проходили, шум стоял до позднего вечера. Он рвался через открытые окна, этот самозабвенный шум, летел над Камой, уносились в вечность неловкие, с корявыми рифмами строчки… Да, именно это Вика чувствовала: вот летят над рекою детские рифмы, и это полет прямо в вечность.

Она так сильно была всем этим увлечена, и не одномоментно, не накоротко увлечена, а долго, годами, – что не сразу заметила, как стала меняться жизнь.

Вернулась с курсов повышения квалификации историчка Таня Ростовцева и рассказывала в учительской:

– Про тоталитаризм запретили объяснять на примере Советского Союза. Нет, ну можно такое представить? Это у нас-то в крае! Сколько семей из ссыльных, по косточкам ходим. Я у методиста, который лекции читал, спрашиваю: объясните, как такое может быть, что репрессии были, а тоталитаризма не было?

Вика подняла голову от тетрадок. У нее было окно между уроками, и она проверяла домашние работы в учительской.

– И что он тебе объяснил? – спросила она.

– Ничего! – возмущенно воскликнула Таня. – Сказал: я ничего не обязан вам объяснять, а вы обязаны следовать государственному образовательному стандарту. А детям, детям-то что я скажу?! – говорю. – Дети ведь спросят, что такое тоталитаризм. Детям, – отвечает, – Татьяна Валентиновна, вы расскажете про гитлеровскую Германию. И имя-отчество мое уже знал, представьте! Хотя зачем бы ему знать.

– Да что же это?.. – растерянно проговорила пожилая математичка. – Опять, что ли? Господи…

Вика тогда не обратила внимания на ее растерянный вздох, вместе со всеми повозмущалась идиотом-методистом и вскоре про этот разговор забыла. В ее жизни хватало событий насущных и радостных, она немало усилий приложила для того, чтобы из таких событий состояла ее жизнь, дни ее были заполнены ими доверху, и это было хорошо.

Следующий звоночек, который она услышала уже куда более явственно, прозвенел на ее собственном уроке.

Его решила посетить начальница районного управления образования. Начальницу назначили на эту должность недавно, после того как сняли прежнего мэра и без всяких выборов поставили нового.

Начальственных посещений Вика никогда не боялась, так как при всей своей порывистости была педантична и общепринятых предписаний не нарушала.

Новая начальница показалась ей комичной: дама неопределенного, но явно постбальзаковского возраста, прическа «вшивый домик», губы ниточкой. Где такой реликт откопали? Впрочем, не Вику же начальницей делать, она ни за какие коврижки не пошла бы. Ну вот и пусть работает чиновником тот, кому это нравится.

Темой урока был Лермонтов. Вика увлеченно читала наизусть «Думу», потом разбирали, почему стыдно и просто глупо прожить такую жизнь, которую поэт назвал ровным путем без цели, пиром на празднике чужом… Ничего необычного в этом уроке в общем-то не было, но Вика увлеклась, и ученики увлеклись тоже. Они жарко спорили, и она была уверена, что урок им запомнится и подумают они еще над «Думой».

После урока начальница попросила ее остаться в классе. Конечно, надо же высказать впечатления. И замечания тоже выскажет, уж это к гадалке не ходи, одного взгляда на поджатые губы достаточно, чтобы понять, что недовольство, чистое и цельное, ни к чему даже конкретному не привязанное, мадам испытывает от рождения. Вика таких еще в детдоме с одного взгляда определяла, у них воспиталка такая была.

– Виктория Викторовна, объясните, пожалуйста, зачем вы делаете такой акцент именно на «Думе»? – спросила начальница.

– А почему мне не делать акцент именно на «Думе»? – Вика постаралась не подать ни малейшего вида, что она удивлена этим странным вопросом. – Это стихотворение входит в программу.

– Да, входит. – По всему тону начальницы было понятно, что она не понимает, как такое безобразное стихотворение может входить в школьную программу. – Но я бы вам советовала изучать его как можно менее подробно.

– Почему? – спросила Вика.

Она уже понимала, что дело тут не в одном только начальницыном гнусном характере. Многое из того, что волнами накатывало в последнее время, вспомнилось ей разом.

Но того, что она услышала в ответ, Вика все же не ожидала.

– Я надеюсь, это стихотворение в ближайшее время будет убрано из школьной программы, – отчеканила та.

– Почему? – прищурившись, чтобы не вспылить, снова спросила Вика.

– А вы сами не понимаете? Вы считаете, дети должны размышлять вот в этом направлении? «К добру и злу постыдно равнодушны, в начале поприща мы вянем без борьбы; перед опасностью позорно малодушны и перед властию – презренные рабы»? – Когда она чеканила эти строки – наизусть запомнила, надо же! – в ее голосе слышалось не отвращение даже, а ненависть. – Вы считаете, школа должна вот этому учить?

Вика растерялась. Растерянность была так странна, так необычна для нее, что она даже не сразу поняла, что это с нею. Она не терялась никогда и ни от чего, а тут…

– Но это же Лермонтов… – глупо пробормотала она. – Классик.

– У классиков тоже были ошибки. Они многого не понимали. И их могут неправильно понять. Особенно дети.

«Что это? – глядя на эту женщину вытаращенными глазами, подумала Вика. – Откуда это, как такое может быть?!»

Она понимала, что перед ней сидит чудовище, и понимала, что дело не в самой этой глупой тетке с ее идиотской прической.

«Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», – всплыло у Вики в памяти.

Как ни странно, ей тут же стало смешно. Радищевское чудище помогло не бояться, вот что.

– Вы зря иронизируете, Виктория Викторовна. – Мадам была не лыком шита, сразу приметила чертиков у Вики в глазах. – Подход к преподаванию гуманитарных предметов должен быть пересмотрен, и он будет пересмотрен.

С этим она и ушла, оставив Вику в недоумении.