Дмитрий Вересов - Генерал

– In diesem Fall moechte ich auf etwas trinken, [68] – В таком случае у меня тост. – бледнея от собственной наглости, подняла бокал Стази. – Ich schlage Ihnen, Herr General, vor, auf diese Vereinigung zu trinken, ueber die sie so ausdrucksvoll gesprochen haben. Trinken wir auf Ihren Sohn und mich. Auf den Sieg der Metaphysik ueber die harte Realitaet. [69] – Я предлагаю вам, генерал, выпить за то самое слияние, о котором вы столь красноречиво говорите, в виде вашего сына и меня.

Рудольф прикусил губы, но старый Герсдорф вскинул подбородок.

– Prosit! [70] – Будьте здоровы. – согласился он. – За победу метафизики над грубой реальностью.

Но грубая реальность неожиданно снова заявила о себе. В зал вошел ординарец Рудольфа и отрапортовал, что его приказание выполнено. Рудольф усмехнулся, покосился на отца и махнул рукой. Появился худощавый, как показалось Стази, старичок с бородкой, в поношенной форме советского генерала.

– Und was ist das? [71] – Это что еще такое? – вскинул брови барон.

– Das ist nochmals ein Russe. Ein Kriegsgefangener aus dem Offizierslager Hammelburg. Er ist direkt in unsere Arbeit involviert. Ich dachte, dass Sie und die beiden Landseigenen daran interessiert sein koennten [72] – Это еще один русский. Военнопленный из офлага Хаммельбург. Он непосредственно связан с нашим делом. Я подумал, вам будет интересно… да и обоим соотечественникам тоже. , – спокойно пояснил Рудольф, как будто русские военнопленные сидели за столом в замке каждый день, и спокойно пригубил херес.

– Wie hat Dich der Umgang mit den Russen veraendert, [73] – Как общение с русскими меняет тебя. – усмехнулся генерал. – Frueher haettest Du mich wenigstens um Erlaubnis gebeten. Lassen wir es gut sein, heute ist ein Tag fuer alle. Schickt ihn erst mal ins Badezimmer. Der Kastellan soll ihm etwas Huebscheres zum Anziehen suchen und wir fuehren in der Zwischenzeit unser interesstes Gespraech weiter. [74] – Раньше ты спросил бы у меня хотя бы разрешения. Ладно, сегодня день для всех. Только сперва отправьте его в ванную, и пусть кастелян поищет что-нибудь поприличней. А мы пока продолжим нашу весьма занимательную беседу.

Стази вдруг почувствовала, что с радостью поменяла бы сына на отца.

Когда через час старичок, одетый в явно великоватый ему потертый егерский костюм, появился в зале, Стази увидела, что он не такой и старик, а человек возраста ее отца. Она радостно улыбнулась ему, но вместо благодарности он ответил нехорошим и недобрым взглядом.

– Soll der russische General sich erst mal setzen, etwas essen und, wie es sich gehoert, Gott danken. [75] – Что ж, пусть ваш генерал прежде сядет и как следует закусит во славу Господа нашего Иисуса Христа.

Генерал сел, но к еде, однако, не притронулся. Старый барон долго и с откровенным любопытством разглядывал гостя. Все молчали.

– Nun, es ist natuerlich dumm, dass Sie das Essen ablehnen, aber ich kann Sie verstehen. Denken Sie aber daran, dass Sie mich auf diese Weise nicht als Deutschen oder Ihren Feind, sondern als Gastgeber beleidigen. [76] – Ну ваш отказ от еды хотя и глуп, но мне понятен. Прошу только учесть, что этим отказом вы обижаете меня не как немца и вашего врага, а как хозяина дома.

– Иван Алексеевич, ведь вы же сын священника, а сегодня такой праздник, – не выдержал Рудольф.

– С нами Бог! – выдохнул советский генерал и опорожнил рюмку айнциана [77] Немецкая яблочная водка. . – Вы привезли меня сюда в качестве живого экспоната, штандартенфюрер? Тогда почему меня? Есть экземпляры поинтересней.

– Вы достойный человек, Благовещенский, и я хотел бы, чтоб именно вы высказали моему отцу ваши взгляды на наше дальнейшее сотрудничество.

«Значит, не я одна! – На мгновенье Стази стало легко. – И это ведь не лейтенантик какой-нибудь, генерал-майор все-таки!»

– Что ж, я повторю. – Генерал внимательно посмотрел на Стази, словно только что ее увидел. – Поймите, русским абсолютна чужда мысль о солдатах-наемниках. И поэтому ошибочно было бы вербовать русских добровольцев для германской армии, к тому же в условиях вашей оккупационной политики, весьма антирусской.

– Und woher wissen Sie, dass wir antirussische Politik betreiben? [78] – А откуда вам известно про ее антирусскость? – перебил барон.

– В лагерь каждую неделю прибывает пополнение. И, заметьте, настроено оно уже куда более негативно к немцам, чем мы, попавшие в плен в первые месяцы войны. Так вот. История показала, что мы готовы бороться за освобождение своей родины от сталинской деспотии. Но для этого нужно улучшить положение в лагерях военнопленных, а также изменить отношение к населению в занятых областях. Тогда, и только тогда возможны русские добровольческие соединения.

– Der Gefreite wird das niemals tun. Da hast Du ihn falsch eingeschaetzt, Rudolf, [79] – Ефрейтор никогда не пойдет на это. Ты поставил не на ту лошадь, Рудольф. – отрезал старый Герсдорф.

– Wir werden sehen! [80] – Это мы еще посмотрим! – запальчиво огрызнулся Рудольф и обернулся к русскому. – Политику – да, мы изменить не можем, но мы можем попытаться в военной области создать фактор, который повысит боевую силу фронтовых частей. А это, в свою очередь, может быть, вынудит политиков к пересмотру их нынешних установок.

– Но никаких наемников, – повторил генерал и сам налил себе еще айнциана. Щеки его порозовели. – И я вот что еще скажу, мне терять нечего. Да, мы сейчас в лагере чувствуем себя освобожденными от сталинского режима, который ни к коммунизму, ни к социализму отношения давно не имеет. За это мы вам благодарны. Но что дальше? С вашими методами вы войну никогда не выиграете, не говоря уже о том, чтобы завоевать русский народ. Prosit. – И он выпил третью рюмку. – А теперь, прошу вас, отдайте мне мою одежду, и я отправлюсь восвояси. Не могу же я прийти в лагерь таким пугалом. Я, извините, русский офицер, войну прошел…

Рудольф вызвал ординарца, и генерала увели.

– Mhmm… Verstaendlich… Und wenn all diese ideologischen Fantasien die Stimme des Verstands besiegen? [81] – М-да… Наглядно… А если все же идеологические фантазии одержат верх над голосом разума? – затянулся крепкой сигаретой барон и сам же себе ответил: – Dann koennte man nur noch sagen, dass das eine Verruecktheit ist.. Es kommt tatsaechlich vor, dass die Verrueckheit geheilt werden kann. Aber dazu darf man den Patienten nicht aus dem Krankenhaus entlassen. Genau so… [82] – Тогда остается лишь сказать, что это было бы сумасшествием. Бывает, правда, что и сумасшествие излечивается, – только для сего пациента следует держать в больнице. Да-с…

– Meinen Sie den Fuehrer? [83] – Вы имеете в виду фюрера?

– Ich habe Hitler nie erwaehnt. Ich sprach ueber die Verrueckten. [84] – Я никогда не называл Гитлера. Я говорил о сумасшедших.

Тиф косил людей сотнями, не разбирая генерал перед ним или Ванька-взводный. Похоронная команда сбивалась с ног, сама едва не падая от усталости. И каждое утро, выводя людей на работу, Трухин вспоминал пугавшую его в детстве картинку из какой-то книги по Средневековью: крылатая чума летит над землей, сея свои смертоносные семена, а внизу беспомощно копошатся люди в балахонах и с птичьими клювами. Толку от последних было мало, как тогда, так и сейчас. Впрочем, Трухин знал, что и тиф, и чума действуют избирательно и прихотливо, частенько не считаясь ни с какими прожарками и дезинфекциями, и порой не заболевает тот, кто крепок духом, а не телом. И, как ни странно, с разгулом нелепой для военного времени смерти Трухин ощущал себя все более свободным. Большинство переживало за свою жизнь, за оставшихся на родине детей, жен, родителей. Это делало людей уязвимыми. У него же за спиной не было ничего, все осталось в далеком и теперь уже почти сказочном прошлом. Оставался лишь дух и Россия.