Дмитрий Вересов - Генерал

– Вы еще вспомните создание русских частей при штабе «Центра» генералом фон Треско…

– С разрешения фон Браухича, заметьте!

– Все это нам известно, господа, – вдруг остановил этот почти восторженный разговор Трухин. – Этими разговорами вы только пытаетесь решить вопрос многих сотен тысяч добровольцев и хиви, уже ставших необходимыми для немецкой армии. Проблемы их оплаты, обмундирования, снабжения и, разумеется, закрепления их положения предписаниями дисциплинарного и военно-правового порядка. Я слышал, уже и медали им намерены выдавать. Отлично. Но, господа, не важнее ли улучшить обращение с военнопленными, наладить порядок в оккупированных областях, отвергнуть теорию унтерменшей – ведь именно тогда наша борьба обретет подлинный смысл. И главное – самое главное: для изменения военно-политической ситуации необходимо создание полноценной русской армии. Ради этого мы примем… – говоривший прикусил губы, – почти любые ваши условия.

Герсдорф задумчиво выпустил голубую струйку дыма.

– Увы, генерал прав: сложившаяся ситуация опасна и для нынешнего положения – и для исхода войны в целом…

Стази слушала, почти не веря своим ушам: перед ней были другие немцы и другие русские. Как, откуда появились эти советские генералы? Если они были такими всегда, то как выжили? Или это эмигранты? Такой правильный, почти забытый в России русский язык… Как завороженная, она смотрела на тонкие длинные пальцы с неправдоподобно округлыми ногтями, обхватившие простой подстаканник, – и снова проваливалась во что-то домашнее, родное, тургеневские террасы, белые платья, запах гелиотропа на лиловом закате…

Из этого сна наяву ее вырвал стук захлопнувшейся двери и громкий голос вошедшего:

– Вот, смотрите на голубчика – еще и медальку нацепил, припрятал, пащенок!

Стази повернулась вместе со всеми и увидела рослого парня с наглым, какие нравятся недалеким девушкам, лицом. Он посмотрел на Стази твердым взглядом и нахально буркнул:

– А я что? Я извиняюсь. Ничё ж плохого, классная баба, чё такого-то?

Русские усмехнулись и скользнули глазами по Стази, немцы же, кроме подвижного офицера, остались совершенно равнодушны.

– Да черт с ней, с бабой, – вмешался приведший парня. – Вы посмотрите, то… господин комендант, какая медалька на нем! Ведь приказано все сдать было! – И он потянулся к груди парня, где действительно высверкивала серебристая медалька.

– Отвянь! Не ты мне ее давал, не тебе и снимать. Я ее кровью заслужил, а за наших ли, за немцев – это невелика разница!

– По уставу лагеря не положено ношение советских наград, – почти устало заметил Трухин. – Снимите и отдайте мне, Васильев.

Парень нехотя отцепил медаль и передал ее генералу, награда пошла по рукам, но, видимо, все видели подобное уже не раз, и только ради вежливости подвижный немец подал ее Стази.

На ладони у нее оказался тяжеленький, еще теплый кружок с изображением трех летящих самолетов наверху и надвигающегося на смотрящего танком. И опять, как в дурном сне, что-то очень знакомое вспомнилось Стази при виде этого танка. Но воспоминание так и не приняло форму, и она передала медаль Трухину.

Тот уважительно взвесил ее на узкой ладони и положил в нагрудный карман.

– Да, любили солдаты этот танк в финскую, любили…

– Т-28, если не ошибаюсь? – заметил подвижный по-русски, проявив неожиданное знание. – Кажется, ваш поэт Твардовский писал….

И тут Стази вспомнила. Да, именно этот танк видела она в виде блестящего макета-подарка в огромной квартире где-то на Лесном, куда они однажды ходили с отцом совсем незадолго до его исчезновения. Она вспомнила и серый, мрачный, только что построенный для важных людей дом, и сухощавую молчаливую хозяйку, и горничную с белой наколкой, запах мастики, вальяжного генерала и мальчишку, не то сына, не то воспитанника, помладше ее, с широко расставленными бедовыми глазами… И главное, танк, за который все пили тогда. И имя генерала, автора этого самого танка, неожиданно всплыло в памяти Стази, словно произнесенное ровным отцовским голосом.

– Это же Николая Всеволодовича танк!

На ее растерянное восклицание никто не обратил внимания, но она вздрогнула, обожженная неожиданно синим слепящим, как вспышка, взглядом высокого генерала.

Милейший Штрикфельд, вероятно, то ли и впрямь был неизлечимо заражен русскими привычками, то ли на него произвел впечатление трухинский чай в Циттенхорсте. Свой день рождения он тоже решил устроить на русский лад, благо подвернулся лейтенант Блоссфельдт, который раньше был управляющим отелем «Рим» в Риге. Лейтенант пообещал устроить все по высшему разряду а-ля рюс. Разумеется, приглашены были и видное русское офицерство, включая Благовещенского, Трухина, Закутного и еще несколько человек из Вустрау. Из немцев предполагались Гелен, Рённе, Герре, Герсдорф, Альтенштадт и даже граф Штауффенберг [112] Клаус Филипп Мария Шенк граф фон Штауффенберг (1907—1944) – полковник вермахта, один из основных участников группы заговорщиков, спланировавших заговор 20 июля и осуществивших покушение на жизнь Адольфа Гитлера 20 июля 1944 г. Штауффенберг родился в одной из старейших аристократических семей Южной Германии, тесно связанной с королевским домом Вюртемберга,– отец графа занимал высокий пост при дворе последнего короля Вюртемберга. , то есть почти все единомышленники по ОКХ, оппозиционно настроенные к восточной политике и готовые действовать на свой страх и риск на основе полученного опыта.

К шести часам Трухин все в том же поношенном мундире и в сверкающих юфтевых сапогах – хорошие сапоги были его слабостью, и сейчас он не очень сопротивлялся предложению пронырливого каптенармуса лагеря, вызвавшегося достать ему «настоящие генеральские сапоги».

– Только не прусского образца, – хмыкнул Трухин.

– А то! Понимаем, господин генерал, – в тон ему ответил каптенармус и действительно достал где-то шикарные, нежные, невесомые и сияющие высокие кавалерийские сапоги. Разумеется, они были не по форме, но с формой в будущих русских соединениях дело пока обстояло туманно.

Для праздника выбрали лучшую гостиничку, и вошедший с Лукиным Трухин был неприятно удивлен обилием расшитых полотенец, каких-то горшков, подсолнухов и гуслей, развешенных по стенам.

– Они, верно, русскость путают с хохляндией, – фыркнул Лукин.

– Нет, просто никогда не были у Донона, – только глазами позволил себе улыбнуться Трухин, не вовремя вспомнив, что и сам Лукин у Донона, разумеется, бывать не мог.

Настроение царило игривое, что вполне объяснялось успехами на фронтах, и Трухин впервые за многие годы вдруг почувствовал себя легким, как на московском студенческом балу. Жаль, что не предполагалось дам, – он с удовольствием потанцевал бы, в конце концов, отец танцевал в собраниях, будучи куда старше его, нынешнего, сорок пять по меркам сегодняшнего мира еще не так много.