Мария Метлицкая - Ее последний герой

– Пробки, – возмущалась она. – Ты что, не в курсе?

– Ну да, пробки, – ворчал он, отключив телефон. – Все у вас пробки. Хорошая отмазка.

Однажды она загуляла до трех утра. Был день рождения сотрудника. Городецкий чуть не рехнулся. Звонить глупо: престарелый папашка пасет свою козочку. А уж чего напридумывал, представить страшно! Вот тогда пригодилась американская двояковыпуклая – сто лет не брал, а тут пригодилась. Но не срубило, как раньше, через пятнадцать минут, уснул почти в восемь, с трудом.

Не доверял? Доверял. Просто боялся: а вдруг? Вдруг задумается, оглянется, увидит молодых и красивых. Или того лучше: встретит свою судьбу. Ох.

Она тосковала по морю. Мечтала и горестно приговаривала:

– Как доползти до следующего лета? Себя жалко, кожу жалко… – И проводила рукой по щеке. – Как же я люблю море!

Он молчал. Что он мог ответить? Отвезу тебя, милая, куда захочешь? Только страну назови – и домчат тебя быстрые кони или белоснежная яхта под парусами. Тебе ведь все равно, правда?

Однажды не выдержал. Закричал так, что она вздрогнула:

– К чему все эти разговоры? Все должно иметь смысл!

Анна, ошарашенная, уставилась на него, растерянно хлопая ресницами.

А завелся он не на шутку.

– Я пенсионер, понимаешь? Пен-си-онер! Назвать размер моей пенсии? Впрочем, ты наверняка в курсе. У тебя же папаша из нашей гвардии. Я. Ничего. Не могу. Тебе дать. Ни-че-го. Понимаешь? Я, – поперхнулся он от волнения, – я даже в Питер тебя свозить не могу. Потому что гостиница. Завтрак, обед, ужин. Такси. Ну, и все остальное. Ответь мне: зачем я тебе, вот зачем? Коротать вечера в мерзком спальном районе под пиво и куриные окорочка? Слушать мои стоны и обиды на жизнь? Засыпать под мое несвежее дыхание?

Она молчала, опустив голову.

– Когда ты наконец поймешь, что все это – выдумка? Все, понимаешь? Сложилось, совпало, подвернулись друг другу. Бывают такие приколы судьбы! Работа твоя, больница, отец. Хватит! Лето на исходе. Через пару недель зарядят дожди – и все! Что ты увидела со мной? Что узнала? Ну, новенького, свеженького? Что я могу тебе дать и что я тебе уже дал? Молчишь? – угрожающе спросил он. – Вот-вот. И молчи. Потому что ответить нечего. Потому что все это – ерунда. Что у нас общего, кроме тех двух недель на даче? Ну, поддержали друг друга. Помогли по-человечески. И все! У тебя впереди… все, а у меня все позади.

– И больше ничего хорошего? В смысле, у нас с тобой? – тихо спросила она.

– Вот именно! – согласился он. – Ничего. Только комплексов у меня прибавилось – бамбуковый непроходимый лес! Знаешь, бамбук ведь растет очень быстро. Просто молниеносно быстро растет бамбук.

Она вскинула брови.

– А что ты думала, нет их, комплексов? Ну, я про моря твои! Про кабаки, театры! Даже театры сейчас… Для богатых! А тряпки, духи? Разве не делают любимой женщине дорогие подарки? Или недорогие? А я… – Он снова усмехнулся. – Все, что я могу, – это отвести тебя к Нинке на бакинскую яичницу. И то не слишком часто. Ни машины, ни квартиры нормальной…

– Мне уйти? – спросила она побелевшими губами.

Городецкий кивнул:

– Давно пора. Торопись, время теряешь, не девочка ведь. Семью надо строить, детишек заводить. А ты все «карьера»… Карьера для бабы ничто. Ты уж поверь опытному человеку. Впрочем, ты меня не услышишь. Что-то у вас, нынешних, плохо со слухом.

Она усмехнулась:

– Заботливый. Какой ты у нас заботливый! Не о себе, все о близких! Чтоб не пропала, не дай бог, Чтоб пристроилась поуютней. Гонишь, значит? Я правильно поняла?

Он, не поворачивая головы, отчеканил:

– Правильно. Догадливая. Поспешай.

– Сволочь, – бросила она, – какая же ты сволочь!

– Ну, и так это давно известно, – подтвердил он. – Все мои жены и сожительницы в этом давно убедились. А вот теперь и твоя очередь. Слава богу!

Она яростно выкрикнула из прихожей:

– Я! Не вернусь никогда! Слышишь? И не надейся! Так меня еще ни разу не унижали!

– Скатертью дорога! – крикнул он вслед и вздрогнул от громкого стука входной двери.

Он подошел к окну. Из подъезда она не выходила. «Сейчас вернется, – подумал он. – А я не открою». Потому что надо рвать, здесь и сейчас. Потому что дальше будет больнее. Потому что… Да потому, что он не хочет, чтобы его бросили первого. Этого он не переживет!

Анна не вернулась. Она сидела на лестнице между вторым и первым этажом и горько рыдала. И очень надеялась, что он бросится вслед за ней. Не рассчитала: в его возрасте за женщинами не бегают. Даже за самыми любимыми…

Напиться? Так, чтобы отключиться. От всего. Свиньей, до невменяемости. Только это на пару часов. А потом похмелье. Тяжелая голова, давление, сердце. А может, и хорошо? Чтоб прихватило – и все! Неплохо. Чтобы сразу и разом. Только вряд ли. Сердце еще пофурычит, так сказал участковый. «Вы бы не курили столько, Илья Максимович, проживете до ста лет». Дура. Зачем до ста? Что он еще не знает, чего не видел? Дряхлеть, впадать в маразм, но держаться за эту нелепую и пустую жизнь?

Но нет же, держится за жизнь. Потому что те, кто не держится, решают все разом. Способов много. Вот хотя бы почти целая пачка американских двояковыпуклых. Должно хватить. Боится. Вроде бы не за что держаться – теперь уже не за что, – а ведь боится.

Городецкий был твердо уверен: Анна не позвонит никогда. И правильно сделает! После таких оскорблений и такого унижения… Она человек гордый. И он не позвонит никогда. Потому что стыдно. И еще потому, что он сделал все правильно. Никаких сомнений. Рубить – так сразу.

Рвануть куда-нибудь на пару недель. От города этого чертового, от телефона. От новостей по ящику, от газет с кровавыми заголовками. Никуда и ни к кому. Сесть в электричку – и до самого конца. Куда вывезет. Выйти на перрон, осмотреться, взять болтливого водилу на раздолбанной «шестерке» и обрисовать ему ситуацию. Водила местный. Он и завезет его на какой-нибудь хутор или в деревню, где и жителей уже не осталось, сбежали. К бабке столетней или к деду, без разницы. А там можно в сенях или на сеновале. Речка, грибы. Картошка в котелке, лук с грядки. Самогон бабкин из загашника. На это у него денег хватит, бабки с дедками народ неизбалованный.

Он быстро собрался: спортивный костюм, кеды, пара маек и свитер. В холодильнике обнаружились три банки консервов: тушенка, сайра и банка кальмаров. Поллитровка. Четверть батона полукопченой. Сыр в нарезке. И даже початая пачка чая. Короче, прожить можно. Выгреб из кошелька наличность. Негусто, но для скромной жизни вполне достаточно. Дней на десять.

Вышел из дому и задумался, на какой вокзал. Да все равно! Пусть, например, будет Ярославский. А там посмотрим.

Все было в точности так, как Городецкий и представлял, – все-таки режиссер. До Н. он добирался около трех часов. Фиолетовая разбитая «шестерка» словно ждала его на маленькой привокзальной площади. Пожилой водила – три передних золотых зуба, других просто нет – махнул заскорузлой темной рукой.