Мария Метлицкая - Ее последний герой

– И вы не считаете его предателем и подлецом? – спросила она.

Комаров развел пухлыми ручками и снова сладко улыбнулся:

– Конечно считаю. Потому что правду люблю.

Анна резко вышла из кабинета и с силой хлопнула дверью. Точнее, попыталась хлопнуть: дверь, тяжелая, вальяжная, как и директор театра, хлопать не собиралась, пошла плавно и мягко, тихо и осторожно. Достойно, как говорил ее хозяин.

Она вышла на улицу и глубоко задышала, будто вышла из затхлой темницы. «Зачем ездила?» – удивилась она самой себе и медленно пошла по улице. Кружилась голова, и подкашивались ноги. Она шла по незнакомому и уютному городку и плакала, плакала… И так жалела себя!

Стася долго не соглашалась на встречу. Не о чем говорить. Точка. Какая статья? Про книгу и смерть Городецкого Анна ей не сказала, женским нюхом, тем, что острее, чем у гончих, поняла: не надо.

Но наконец Стася сказала:

– Вы же от меня не отстанете! Племя ваше такое…

Анна стерпела. Сговорились на пятнадцать минут беседы.

– В парке Горького, мне так удобно, – заявила Стася.

Анна пришла чуть раньше и села на скамейке. Ровно в назначенное время на дорожке появилась невысокая стройная женщина с короткой стрижкой, в больших темных очках. Огляделась, увидела Анну и направилась к ней. Из тех женщин, про которых говорят «маленькая собачка – до старости щенок». Тоненькая, мелкогрудая, если не приглядываться – просто девушка.

– Вы? – уточнила она.

Анна кивнула. Стася глянула на часы и присела.

– Спрашивайте, – сурово скомандовала она, – и побыстрее.

– Собственно… – начала Анна.

Собеседница перебила ее:

– Знаете, – она сняла очки и чуть наклонилась вперед, – ничего хорошего вы от меня не услышите, ни единого слова. Потому что доброго слова для этого человека у меня не найдется.

– Давайте злое, – обреченно вздохнула Анна.

Стася кивнула:

– А вот этого – сколько угодно!

Она достала пачку сигарет, закурила, закинула ногу на ногу и с усмешкой заявила:

– А что вы, собственно, ждете услышать от брошенной женщины? Беременной брошенной женщины? Как бы вы назвали человека, который связался с почти девчонкой, сделал ей ребенка и тут же ее оставил?

Анна неуверенно произнесла:

– Разные бывают ситуации…

Стася кивнула:

– Верно. Только он все про меня знал. Все! Что я одна на всем белом свете. Что зарабатываю сущие копейки. Что помочь мне некому, ни морально, ни материально, ни физически. И вот на этом вот фоне…

Она отвернулась и снова надела очки.

– Но, – осторожно заметила Анна, – вы же не пропали?

Собеседница усмехнулась:

– Странно, правда? Не пропала. Повезло, взял в жены один хороший человек.

Обе молчали. Стася всхлипнула и бросила сигарету в урну.

– И еще повезло знаете в чем? В том, что бог меня от него уберег. Вы же, наверное, «в материале»? – уверенно спросила она.

Анна кивнула.

– Ну, вот и прикиньте: Лиля, первая жена. Спилась. А от чего, спрашивается? Или из-за чего? Из-за него, своего муженька. Подумайте только: муж-режиссер не снимает жену, молодую, красивую и талантливую. Нонсенс, не правда ли? Вот она и пила… А у него принципы. Все снимают, а у него принципы. Лиля погибла из-за него, и все понимали это, и ее мать в том числе. Неважно, прямо или косвенно, он ее убил. А он всем твердил про «наследственный алкоголизм»… Ирма. Какая была красотка! Говорили, что все столбенели. Вы фотографии видели?

Анна кивнула.

– И что же? За пару лет он и ее уничтожил. Превратил в рабыню, в бабу, в кухарку. Ее перестали даже узнавать. А ему было спокойнее: прежняя Ирма была ненадежна, а эта уж точно никому не нужна.

Стася замолчала и достала новую сигарету.

– Ирмы не стало, зато остался Артур. Только не с ним. Зачем он ему? Лишняя забота, лишние хлопоты. Проще сдать и забыть. Он так и сделал. И продолжал веселиться. Мог бы в интернат, например, определить, а в выходные – домой. Парень пропал. Чья вина? А когда вернулся – он его выгнал. Просто выгнал, и все… Магда. Я ее видела. Как она страдала, господи! Он ее высушил, вымучил своей любовью. Увел от хорошего мужа, от дочки. И туда же, на свалку, как тряпичную куклу. А потом пристроился к этой… врачихе. А что, укол сделает, давление измерит, подаст, уберет, подотрет. Дело-то к старости. Вот и прикинул, и, кажется, не прогадал. Как он сейчас? При личном враче?

Анна посмотрела на нее и промолчала.

– А дочку свою он увидеть так и не захотел. Вот я думаю: неужели неинтересно? Просто так, посмотреть? Знаете, зря вы о нем пишете, не стоит писать о плохих людях, когда столько хороших. Зачем выворачивать наизнанку их гадости – чтобы оправдать свои?

Стася резко встала и одернула узкий пиджачок.

– Ну все. Вы довольны? Надеюсь, материала достаточно?

– Вы так и не простили его, – грустно констатировала Анна.

Стася снова сняла очки.

– Простила? О чем вы? Он же мне принес столько боли! Так и передайте вашему герою.

Анна покачала головой:

– Вряд ли, Станислава Николаевна, вряд ли передам. Некому уже передавать, его больше нет.

Станислава Николаевна Ткаченко неловко взмахнула тонкой рукой, и глаза ее наполнились слезами. Она растерянно смотрела на Анну и вдруг, громко всхлипнув, шатаясь, пошла прочь.

Маленькая, хрупкая женщина, сзади – почти подросток, удалялась, унося свои обиды и свою любовь. Все еще любовь.

Анна сидела на скамейке, не в силах подняться. Сил не было и не было слез. Со слезами было бы легче.

С Магдой помогли старые связи. Школьная подружка Анны, Ленка Седова, давно обосновалась в Чехии. Ленка, молодая и шустрая, год отстояла в старинной пражской аптеке помощником провизора, а потом вышла замуж за пианиста. Зашел в аптеку простуженный пианист и купил лекарство для заложенного носа. Жила она в Праге в районе Винограды. Зелень, старые особняки, красота и тишина. Анна изложила подруге свою просьбу. Та живо откликнулась – делать ей было почти нечего: ребенок с няней, готовит кухарка, полы метет домработница.

Через пару дней Седова объявилась в скайпе. Все было грустно. Магда почти девять лет жила в Богнице, хорошей частной психиатрической клинике, с удобствами и вежливым персоналом. Ленка, кто бы сомневался, туда проникла, придумала какую-то байку про благотворительную организацию, спонсирующую деятелей искусств. Удивительно, но это прокатило. И сняла бедную женщину на телефон.

Зрелище было удручающее. Седая, изможденная женщина с пустыми глазами, в инвалидной коляске. Разговор, вернее, его попытка проходила под присмотром медицинской сестры, на вид типичной гестаповки. Магда долго смотрела на Ленку, словно пытаясь узнать. А потом потеряла к ней интерес и стала разглядывать куст розовой гортензии. Что спрашивала Ленка, Анна не поняла. Та объяснила, что пыталась говорить о кино и о театре, старалась, чтобы Магда вспомнила любимые фильмы, любимых партнеров и режиссеров. Тщетно. Та на минуту, словно что-то припомнив, скорчила болезненную гримасу и тут же, в долю секунды, отключилась.