Андрей Битов - Путешествие из России

И это как-то совсем не вязалось с моими представлениями о триумфе (у одного, правда, был веник из полевых цветов и фальшивый кубок – он их сложил в уголок)… Никаких букетов, фотокорреспондентов, объятий и поцелуев, автографов, кинооператоров – ничего… Они начали мыть свои машины. Этого некому было за них делать. Они отскабливали их от гари, протирали, грузили в грузовик, который должен был поспеть на станцию и погрузить машины в поезд. Работали они привычно, ритмично и слаженно. И что же я могу еще сказать?

Вот таким, как они, никогда, ни при каком стечении, я не мог бы стать. Я рожден другим. Какими вы не будете…

Те были красивы, эти – прекрасны.

Наконец тетка покинула свой пост: ей не от кого уже было, да и некого, охранять, – и тогда слабая струйка самых стойких поклонников протекла во дворик. Однако стоять стоит, и терпение венчается!..

Он подошел ко мне: «Покажите мне Куриленко!» Он был очень собран и сосредоточен. Он достал из кармана пачку плотных карточек. Подошел к Куриленко. Потрогал его за плечо. Протянул ему карточку и ручку. Куриленко принял его за немого, смутился, расписался и сказал «спасибо». Он подошел ко второму…

Тут наблюдалась первая для меня дифференциация: кто как откликался на автографы, – тут было несколько стадий, своего рода градация. Потом я всю эту свою арифметику еще раз проверил; откуда-то взялся мой друг Сева, отобрал у «него» одну из карточек и тоже стал мешать двоим друзьям отмывать мотоциклы. Уж его-то они могли послать подальше, но он тогда показывал на меня пальцем, чем и вгонял меня в краску, – они подписывали…

Тут-то я и заметил, что – кто как. Один смущался и радовался – он впервые попал в сборную, впервые стал чемпионом. Другой относился к этому как к чему-то привычному и чуть ли не надоевшему. Третьего это просто раздражало – это был великий гонщик, вот уже двадцать лет не вылезающий из седла; он единственный из всех как бы устал; это была такая работа, и не новость – становиться в сотый раз чемпионом!.. И в этом не было никакой позы – он хотел скорей отмыться – и в гостиницу, раз уж до дому опять далеко; ни выпивать, ни гулять – ничего этого он уже не хотел и показался оттого мне как бы злым и неприветливым. Позже я узнал, что это все не так… Но он был такой единственный.

Остальные все, что и поразило меня, совсем не устали, не устали от напряжения бесконечных заездов, от выигранного титула, от возни и грязи, от предстоящего пира и девушек – ни от чего. Они мыли машины.

И вот самым мастером автографа оказался гонщик, тоже великий, но помоложе – этому все давалось так легко, что именно слово «талант» не казалось неуместным. Но позы и у него не было. Это было даже как-то странно… Ему все доставляло удовольствие. И оно было пропорционально и соответственно. Удовольствие было победить – а как же иначе? – норма. Удовольствие помыться. Удовольствие облачиться в куртку и сапоги, столь иностранные, каких ни у кого нет. Удовольствие было расписаться на карточке, и познакомиться с новым человеком – со мной, – и очаровать заодно и его. Удовольствие было обратить на себя внимание девушки и не упустить это внимание. Удовольствие было естественно поддаваться успеху, которого было очевидно и незаслуженно мало. Непопулярность такого королевского зрелища, как спидвей, в нашей стране поистине удивительна!.. И вот, глядя на этого гения колеса, я понимал, что нужны камеры и вспышки, букеты и автографы, и надо оторвать хлястик от его выдающейся курточки… У него бы от этого не убыло. Он так легко и естественно справлялся с любым видом признания, так при этом оставался прост и точен, что было ясно, что и ему это нужно и приятно – признание, и нам это нужно и полезно – его признавать. Нисколько его не изменит, не перекосит еще большая слава – он остается самим собой и плавает в славе так же хорошо, как сидит на мотоцикле… Поучительный образец! Такая взаимность обольщения и успеха называется обаянием.

Он сдергивает с шеи свой знаменитый шарфик… Вам понятно, о ком я говорю?

– На тебе! Для тебя старался. – Сева подает мне карточку, всю в автографах.

Вот она.

На этом пространстве каждый мог расписаться где хотел.

И кто где расписался, там себя и ощущал: сверху, снизу, сбоку, с краю… [17]

Однако пора вернуться в Уфу.

Если ни разу не видеть, никак себе этого не представить. В нас с детства прочно вошло представление, что лед – это не та поверхность, на которой можно торопиться без коньков. А чтобы ездить… то каждый из нас знает слово «гололед» и наблюдал вставшие поперек улицы машины и даже аварии. Так что трудно себе вообразить, как это можно на льду гоняться.

Но это, оказывается, просто, как обман. На колеса крепятся в несколько рядов довольно-таки серьезные шипы, и лед не только утрачивает свое качество «скользкости», но и становится поверхностью, гораздо более «уверенной», чем земля или гарь. Лед тут используется отнюдь не в привычном для нас «скользком» смысле, а именно как нескользкая поверхность, обеспечивающая своей мягкостью и хрупкостью наилучшее сцепление с шипами мотоцикла. Круг по льду гонщик преодолевает значительно быстрее, чем круг по гари, потому что почти не теряет скорости на вираже.

Ах, этот вираж! Трудно представить себе что-либо более эффектное. Мотоцикл ложится на лед – и это не преувеличение. Гонщик скользит по льду левым коленом в специальном наколеннике – третья точка опоры. Летят брызги льда. И если это вечер и гонки идут при свете прожекторов, то эти сверкающие веера льда ни с чем не сравнимы. И хотя ты знаешь про шипы, ты их не видишь, и тогда особенно чудесно, азартно, радостно и страшно наблюдать то, чего не может быть, – победу человека над курсом физики шестого класса: над трением, над скольжением, над сцеплением, над падением, над инерцией и прямолинейностью. То есть кроме той смелости, риска и опасности, которые вообще присущи гонкам по природе, в гонках по льду есть еще сильный зрелищный, «постановочный», эффект смелости, который, как бы ты хорошо ни знал техническую его сторону, всегда будет иметь воздействие на душу болельщика.

И хотя это чистый спорт – тут есть цирк, тут есть трюк, тут есть фокус, – это еще и аттракцион. Хотя гонщики ничего не показывают – у них нет никакой другой цели, кроме как быть первыми.

…Мы стоим под ласковым башкирским солнцем, столь для меня неожиданным. Я в дурацком тулупе, специально приуроченном к февральским уральским вьюгам и морозам. Это же надо столько раз топтаться на трибунах в дрянном пальтишке, чтобы единственный раз надеть тулуп весной при плюсовой температуре… Мы сидим на весенне-серых сухих скамейках. Над нами радостное небо, под нами молочный, сверкающий, еще не езженный лед. Тает. Поговаривали, что вообще отменят соревнования – не замерзает за ночь. Лед мягкий, сразу выкрошится – как будут гоняться? Зато первому есть шанс установить рекорд трека – как раз по такому льду… Ведем разговор знатоков – лузгаем семечки, ждем старта. Стартует полуфинал первенства мира в Уфе. Стадион полон, но спокоен – болеть не за кого, никого уфимцев: Самородов перешел на тренерскую работу, Кадыров – кумир Уфы – в ГДР, Шайнуров тоже больше не гоняется. «Ты бы видел, что здесь творилось, когда они гонялись! – сказал мне Сева. – Страх!»