Юрий Вяземский - «Банда справедливости»

Мезенцев привел меня в свою комнатенку, усадил на тахту, затем плотно прикрыл дверь и, вяло махнув рукой, тут только ответил:

– Да какая, к черту, семья! У меня только один ребенок – девочка, а все эти люди – родственники и знакомые ее матери.

Он сел на стул, стоявший возле письменного стола, развернулся ко мне лицом и отодвинулся к стене, чтобы между нами образовалось хоть какое-то свободное пространство.

– Так что же привело вас ко мне? – спросил Мезенцев. Едва заговорив, он тут же преобразился. Голос его перестал быть хриплым и зазвучал мягко, располагающе, а взгляд наполнился каким-то ласковым пониманием, просветлел и облагородился.

Я ответил Дмитрию Андреевичу, что приехал брать у него интервью.

– Ну, это понятно, – улыбнулся Мезенцев. – Но что именно вы хотели бы от меня услышать? Помнится, в одном из наших телефонных разговоров вы намекнули, что намерены задать мне вопросы, на которые, как вы выразились, лишь я один знаю ответ.

– Видите ли… – начал я.

– Постойте, молодой человек, – бережно упредил меня Мезенцев. – Боюсь, что вы явно переоцениваете мои возможности. Область, в которой я сейчас работаю, настолько же интересна, насколько малоизучена. Вы говорите, что были почти на всех моих публичных лекциях, а стало быть, вам известно…

Я не посмел долее вводить Дмитрия Андреевича в заблуждение и объяснил ему, что Аркаша Семочкин, который договаривался с ним насчет интервью, попал в больницу, а я приехал вместо него.

Вдохновение Мезенцева тут же исчезло.

– Ах вот оно что, – растерянно произнес он, уперся в меня потухшим взглядом, потом спросил безразлично: – А что стряслось с вашим товарищем?

Я рассказал ему об Аркашином несчастье. Он молча выслушал меня, тупо на меня глядя, а когда я кончил, произнес с прежним безучастием:

– Какое хамство.

– Ну, знаете ли! – возразил я. – Хамство – мягко сказано. Садизм, бандитизм это самый настоящий!

– Нет, хамство, милый мой! – вдруг с раздражением выкрикнул Мезенцев. – От него, от хамства, и эта немотивированная жестокость, этот бандитизм, как вы говорите! – Дмитрий Андреевич вскочил со стула, отошел к двери, нажал на нее всем телом, точно желая прикрыть поплотнее, потом, повернувшись ко мне, продолжал уже спокойнее: – Да все наши недостатки, если хотите, от хамства же: низкая производительность труда, пьянство, воровство…

Мезенцев вернулся к столу, сел и, нервно усмехнувшись, вдруг заявил:

– Вообще-то, это не моя точка зрения, и не разделяю я ее вовсе. Уж больно примитивно.

Я, признаться, был обескуражен столь неожиданным началом нашей беседы, но все же достал из портфеля листок с вопросами Аркаши Семочкина. Дмитрий Андреевич сидел с отрешенным видом, глядя в мою сторону, но как бы мимо меня.

– Вы разрешите? У меня тут есть некоторые вопросы, – премило улыбнувшись, начал было я, но Мезенцев не разрешил.

– Да подождите вы со своими вопросами! – грубо оборвал он меня, и, видимо тут же устыдившись своей грубости, добавил поспешно и виновато: – Нет, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы, молодой человек, но… Просто я вдруг вспомнил… Я когда-то был знаком с одним человеком… Собственно, он и является автором этой теории о хамстве… Честно говоря, я еще никому не рассказывал эту историю. Не знаю, почему мне вдруг захотелось рассказать ее вам. Видимо, мне любопытно ваше мнение. Ведь вы, журналисты, в последнее время стали уделять внимание проблеме хамства, вы посвящаете ей пространные статьи, публикуете отклики читателей… Только заранее предупреждаю: если вы попытаетесь смастерить из моего рассказа какой-нибудь материал, у вас его не возьмут ни в одной редакции!

История эта по нынешним временам выглядит довольно странно и, пожалуй, неправдоподобно. Даже мне, человеку, который сам в ней участвовал, иногда кажется, что ее просто не могло быть, – продолжал Мезенцев, откинувшись на спинку стула и сцепив сзади руки.

На остановке девушка вышла из автобуса и, поправив на плече сумку, быстро зашагала по асфальтовой дороге, ведущей через пустырь к домам новостроек. Было поздно и темно, и девушка то и дело оглядывалась, убыстряя шаг.

В центре пустыря росли редкие кусты, а рядом с ними в тусклом свете единственного в округе фонаря стояла беседка, в которой местная праздножитийствующая молодежь по вечерам устраивала сходки: побренькивала на гитарах, пощипывала девчонок, а случалось, прихлебывала из горлышка портвейн и даже дралась между собой.

Приблизившись к беседке, девушка не без испуга на нее покосилась, а затем вновь припустила по дороге.

Она уже почти добралась до домов и уже расслабилась внутренне, замедлила шаг и задышала полной грудью, когда на ее пути неожиданно образовался из темноты детина лет двадцати, в матросской тельняшке и с усами, торчащими в разные стороны, как иглы у ежа.

– Ах ты моя цыпочка, сама ко мне идет, маленькая, – растроганно произнес он и растопырил ручищи, собираясь заключить девушку в объятия.

Девушка тотчас же остановилась и застыла от ужаса, а детина тотчас предупредил:

– Только не кричать, лапонька! Будь умницей!

Едва ли у девушки достало сил пошевелиться, если бы сумка вдруг не сорвалась у нее с плеча, и резкое движение выдернуло ее из оцепенения. Девушка отшатнулась от детины, повернулась и бросилась бежать в противоположную сторону, к кустам и беседке.

– Ну куда же ты полетела? Куда ты от меня денешься, дурища эдакая? – рассмеялся детина, в два прыжка настиг девушку, сгреб ее в охапку, поднял и потащил к беседке. – Какая ты мне молоденькая попалась! – восхищенно произнес детина, разглядев добычу в свете фонаря; действительно, девчонке было не больше семнадцати. – С такими молоденькими надо быть поаккуратнее, а то упекут изверги в мышиных шинелях.

В беседке девушка наконец решилась крикнуть, но вместо крика у нее получилось нечто сдавленное и смешное, не то писк, не то шип, так что детине ее даже жалко стало.

– Ну чего пищишь, чучело! – пожурил он свою жертву. – Не бойся, не обижу. Поиграюсь маненько и отпущу домой к папе с мамой.

И вправду ничего страшного не собирался он учинять над девушкой, потому как ни душить, ни терзать ее не стал, а бережно коснулся своими лапищами ее маленьких грудей, ласково стиснул их, потом медленно пополз ручищами вниз…

Но тут в лицо ему вдруг ударил яркий свет и чей-то явственно испуганный голос произнес:

– Ну-ка отпусти девушку, подонок!

Милиционеру такой голос не мог принадлежать, поэтому детина девушку не выпустил, а, сощурившись, попытался разглядеть того, кто наставил на него фонарь. Через некоторое время ему удалось увидеть контуры лица. Высвободив одну руку, он собрался уже вмазать по нему, но два обстоятельства остановили детину. Во-первых, лицо это оказалось слишком высоко над землей, а следовательно, принадлежало человеку внушительной комплекции. Во-вторых, его и лицом-то нельзя было назвать, так как отдельные его черты – нос, губы, щеки – были как бы сплющены в бесформенную массу.