Юрий Арабов - Столкновение с бабочкой

– Это что такое? – спросил Вильгельм, щуря глаза от света.

На газоне сукна лежала сладкая пирамида из неразбитых шаров. Два кия, как рапиры противников, звали к бою, который был слаще меда и вина.

– Это – самая лютая война, – сказал русский царь.

Вильгельм заинтересовался. Как загипнотизированный Месмером, он обошел стол кругом, положил шинель в кресло и одернул на себе китель.

– В этой войне тебе ничего не светит, сынок.

– Как знать, кузен Вилли, как знать, – пробормотал государь. – Извольте выбрать себе оружие.

– На что играем? – спросил кайзер, внимательно осматривая кии и взвешивая их на руках.

– На Прибалтику.

– На Прибалтику? Идет! Я давно собирался отобрать у тебя Ригу.

– Зачем она вам?

– А порт?

– У вас уже есть порт Кёнигсберг.

– Мне нужна Рига.

– Никогда.

– Тогда разбивай!..

– Предоставляю это право вам!..

Вильгельм натер кий канифолью. И без разворота, одним легким невесомым движением разбил пирамиду. Да так успешно, что целых два шара полетели в лузы.

Раздались аплодисменты. Три генерала, стоявшие на пороге игровой комнаты, выразили свой восторг.

– С Ригой попрощайся, – сказал Вильгельм, окрыленный первым успехом. Животный магнетизм бильярда оказался сильнее – старик забыл обо всем.

– Еще не вечер, – выразил свое мнение Николай Александрович, обходя стол по периметру и внимательно проследив расположение шаров.

– Именно. Для тебя – полная ночь!

Он снова ударил, но неудачно. Шар вылетел с поля и грохнулся в стену. Кайзер с досады крякнул.

Граф Фредерикс вышел в другую комнату, не в силах смотреть на то, как делается большая политика. А после Риги… Что он поставит на кон? – пронеслось в его мозгу.

Услышал удар, потом другой… И полная тишина со стороны немцев. Неужели выиграл?..

– Да, – донесся усталый голос кайзера. – Да!..

Что он хотел сказать?

– Ваша воля, но первым играет дядя Коля, – сказал Николай Александрович по-русски и ударил.

Лучше бы он кайзера ударил, а не шар. Не промахнулся бы…

– Брунгильда девственность несла и этим летом понесла!..

Это уже говорил кайзер. Какая пошлость! При чем здесь горькая судьба невинной девушки?

– Маша была робкая, на любовь торопкая…

Нет, это невозможно слушать!.. Фредерикс лег на диван ничком и закрыл голову подушкой.

В лазарете Красного Креста маленького городка Беелиц земли Бранденбург лежал молодой ефрейтор, раненный осколком в бедро в битве при Сомсе. Этот человек ничем не выделялся из общей военной массы и по складу более напоминал солдата, чем офицера. Церемоний не любил, денщика не имел, вставал рано, а засыпал поздно, читая под одеялом при свете фонарика классическую немецкую литературу, а также английскую и французскую на языке оригинала. «Страдания юного Вертера» Гёте – это была его настольная книга. Из некрасивого острого лица с пристальными глазками выглядывала мышь. Он часто смотрел этими глазками поверх головы собеседника, думая о чем-то своем, и тогда был похож на сомнамбулу. На что он смотрел, о чем думал? Имея больные легкие, он пошел на фронт добровольцем, горя патриотическим чувством, – так, во всяком случае, казалось со стороны. На самом же деле молодой человек искал свой особый путь, чутко прислушиваясь к собственным снам, небу и музыке Вагнера.

Сны были невразумительны и невнятны. Часто виделся покойный отец, у гроба которого сын страстно рыдал, обнимая его руками и не давая опустить в землю. Перед войной отец приснился ему в цветущем саду, указывая пальцем куда-то вдаль. Алоис был почти атеистом и ненавидел церковь, так что явления его после смерти говорили о том, что и для богохульников на том свете подготовлен свой укромный уголок.

В небе, которое молодой человек наблюдал через телескоп, творилась мистерия, требовавшая специального толкователя. Клубящиеся гиганты глядели сверху и силились что-то сказать. Звезды по ночам сыпались подобно спелому гороху, и один раз он успел загадать желание, покуда звезда не окончательно упала, – стать отцом-благодетелем для всех немцев. А может быть, и для всего остального мира.

Вагнер требовал подвига. От звуков барабанов молодой человек испуганно вздрагивал, флейты и скрипки звали в полет – прочь от осколков разбитой семьи, отягощенной кровосмешением, прочь от бюргерского уюта австрийской деревни Фансхофен, где прошло его детство. Прочь от артистической и гомосексуальной Вены – что могут сказать о подвиге эти длинноволосые художники и поэты, вся миссия которых – служить собственному пороку?..

Он сам был одним из них. Перед войной он зарабатывал тем, что перерисовывал открытки на холст, превращая их в художественные полотна. Ефрейтор вообще неплохо рисовал, и провал его на вступительных экзаменах в Венскую художественную школу целиком лежал на совести приемной комиссии и ректора. Последний посоветовал заняться архитектурой. Под впечатлением его слов молодой человек начал мечтать о том недалеком времени, когда центр Берлина станет его личной усыпальницей. Все постройки, большую часть которых придется снести, будут лишь преддверием величественного пантеона, в котором ляжет он сам. Но там будет покоиться лишь его бренное тело. Душа же, поселившись в слое германской метакультуры, будет наблюдать сверху на дело рук своих, и светловолосые ангелы с чистой арийской кровью, летая рядом, споют ему песню любви и радости. О, это невозможно пережить без слез! Это будут светлые слезы отца, чья дочь – страна – впитала лучшее, что ей дали, обретя наконец гармонию силы и социального равенства. Размышляя о собственной великой смерти, он беззвучно рыдал в подушку.

Начавшаяся внезапно война указала на некий путь. Молодому человеку исполнилось двадцать пять лет. В австрийской армии он воевать не хотел, потому что там служили евреи. Он пошел на Западный фронт в качестве рядового Баварского пехотного полка и уже через год услыхал первые разговоры о том, что эта война кончится ничем и что ее восточный аспект есть прямое нарушение воли великого Бисмарка, призывавшего немцев никогда не связываться с Россией.

О громадной славянской империи молодой ефрейтор ничего не знал, ее первоначальные успехи в битве с Германией никак не оскорбили его патриотического чувства. Но всего лишь через два с половиной года он был скорее исключением в германской армии, кто верил в ее конечную победу.

Шумная виктория страны, с которой он решил связать все свои мысли и чувства, была необходимостью, залогом того, что жизнь его просветит всем, словно падающая звезда. Поражение и капитуляция, о которых он не хотел думать, были бы его личным унижением, его личной болью, требовавшей отмщения.