Юрий Арабов - Столкновение с бабочкой

– Неужели и этот? – ужаснулся государь.

– Вне всякого сомнения. Или еще один – Дыбенко…

– А вот этот из наших, – твердо возразил Николай Александрович. – Казак, я думаю. Малороссийский или донской.

– Может, и казак. А все равно с пейсами.

– Что вы говорите? Что вы такое говорите?! – потерял терпение государь. – Он наверняка с чубом, а не с пейсами!

– А разве есть большая разница? – осведомился Фредерикс.

В глазах его ворочалась тоска от потерянного дома, который сгорел полгода назад.

– Не знаю… Может, и нет большой разницы, – решил пойти на попятную Николай Александрович. Спорить со страдающим человеком ему показалось диким.

– А ну-ка, дайте сюда!.. – подкравшаяся сзади императрица вырвала из его рук письмо и бросила в камин.

– Солнце мое, зачем?! – ужаснулся государь. – Это же однородное социалистическое правительство!..

Он хотел вытащить листок из камина при помощи кочерги, но было поздно. Письмо вспыхнуло сразу, как грешник в адском пламени.

– Было, и нету, – сказала Александра Федоровна. – Так будет со всеми врагами вашего трона.

Государь с сожалением посмотрел на черный об-углившийся листок. Ему особенно горько сделалось за Прошьяна, о котором он ничего не знал и не слышал. Наверное, неплохой человек, – подумалось ему. – Армяне умны и домовиты. А тут – сразу в огонь!..

Но признаться публично в своей горечи он не рискнул.

Ильич ехал в Москву с тяжелым чувством. Все катилось колесом и шло прахом. Коалиционное социалистическое правительство под присмотром гражданина Романова… что за дичь, кто написал эту пародию на марксизм и заставил ее исполнять? Правда, сохранив царя (конечно же, на время и не всерьез), страна обретала подобие стабильности в глазах мужика. Оно, это чуждое Ленину существо, заросшее бородой изнутри и снаружи, могло быть недовольно лишь присутствием в правительстве нескольких евреев. Но это было Ильичу на руку – представители бывшей черты оседлости никогда не смогут претендовать на первую роль в государстве, которая останется за ним и за гражданином Романовым. Последнего, конечно, придется расстрелять годика через два-три. Следующий этап революции требовал уже полного освобождения от монархического балласта, чтобы воздушный шар русского коммунизма, несомый ветром диалектики и классовой борьбы, взвился бы в небо и улетел к черту на кулички. За эти два-три годика русский пролетариат перестанет быть стадом, повзрослеет, бросит курить и пить, выучит азбуку и научится нести ответственность за свои поступки. Может быть, даже перестанет ругаться матом Тогда-то и упраздним прежнее государство, как я предсказывал летом 1917 года. За это же время (два, три, пять, десять лет?..) произойдет социалистическая революция в Германии, которую мы предали, заключив мир с кайзером. Гельсингфорсско-брестовское соглашение («тильзитский мир от коммунизма», как назвал его Троцкий, который довел переговоры до конца), конечно же, играло на руку германскому империализму: он, получив передышку на восточном фронте, укрепил реакции внутри страны. Договор мы разорвем, когда передышка наскучит. Все хорошо, все идет по плану… Только каков это план?

Но не свое двусмысленное положение тяготило сейчас Ильича. Размешивая сахарок в железнодорожном стакане и глядя в черное окно, в котором не было ни огонька, кроме станционных фонарей, он прислушивался к другому. К тому весьма опасному внутреннему расколу, который переживала сейчас его партия. Дело здесь было не в царе (с урезанными полномочиями он начинал напоминать английскую королеву), а в других, более фундаментальных вещах.

Так бывает летом: в спокойный ясный полдень вдруг загрохочет что-то за горизонтом, отзовется внутри тебя дрожью, а гроза налетит только вечером, валя деревья и сметая всё на своем пути.

Гроза!.. Он делал все от себя зависящее, чтобы предотвратить бурю. Правительство предложило перевести столицу в Москву, подальше от линии фронта, где ненадежный сепаратный мир удерживал войска германцев от очередного наступления. Царь переезжать отказался и даже был оскорблен возможным обвинением в трусости: мол, я родился в Петербурге и умру в Петрограде… Умирай! Все там будем, и ты – первый. Правда, подобная ситуация провоцировала жизнь на колесах, Ильич должен был время от времени мотаться то в Москву, то в Петроград, и сдвоенная столица предполагала спальный вагон, накрахмаленные простыни, которые оказывались нечистыми, и подслащенный кипяток, выдаваемый за чай. Но дорога была его привычной стихией. Только печалила мысль, что в свой предпенсионный возраст я так и не обрел постоянного жилья. Например, небольшого дома с камином и террасой, увитой диким виноградом, куда можно пригласить друзей и не стесняться за свой мелкобуржуазный быт. Раздавить с ними бутылочку красного вина, поговорить о философии и музыке, пожаловаться на здоровье и поделиться планами на лето: ехать ли в Ниццу или лучше собирать червивые грибы в Подмосковье… У обоих вариантов есть свои плюсы. Человек рожден, чтобы, как дерево, врасти корнями в одно место. А я всю жизнь скитаюсь и маюсь, как Вечный Жид, и успокоюсь только в дубовом гробу…

Те из комиссаров, кто успел уже переехать в Москву, жили в «Метрополе». Гостиница была скверной, с клопами и сквозняком, но роевая жизнь имела кое-какие преимущества. На кухне можно было встретиться с Бухариным и, пока он жарил свою картошку, сказать ему что-то ласковое о том, что вы никогда не учились и никогда не понимали диалектики… Так чего же вы лезете в большую политику? В гимназию идите. Или в партийную школу в Лонжюмо. Последнюю, правда, давно разогнали…

Теперь стоял вопрос о переезде всех членов правительства в Кремль. Но пока комендант Мальков подготавливал квартиры, двое высокопоставленных сотрудников ВЧК бросили под ноги немецкого посла Мирбаха гранату. Случилось это в начале июля в Денежном переулке, куда переехало германское посольство. Граната не разорвалась, и Мирбах уцелел. Двое террористов скрылись в штаб-квартире особого отряда ВЧК и арестованы не были. Министерство иностранных дел Германии прислало ноту протеста и пока этим ограничилось. Вставал вопрос: а замешан ли в этом деле Дзержинский? Чего он хочет – расторжения гельсингфорсского соглашения, революционной войны, своей личной власти?.. Или все сразу и одним флаконом?

Ленин сидел на нижней полке спального вагона, закрыв глаза и покачивая головой в такт колесам. Со стороны казалось, что он спит. И это было почти так, если под сном подразумевать стаю мыслей, которую, как рыбу, вылавливал из ночной пустоты его изощренный мозг. Я знаю причину этого безобразия с Мирбахом… знаю!