Валерий Панюшкин - Отцы

Вид у Йозефа был очень решительный. Я даже испугался, когда к Йозефу подошла ты. Я кричал вам из окна, чтобы вы были осторожнее, но вы меня не слушали. Ты сказала:

– Йозеф, если ты проткнешь кого-нибудь палкой, это будет непоправимо, – с этими словами ты, моя разумная девочка, мягко отняла палку у мальчика, взвесила палку в руках, как будто раздумывая, не вмазать ли Йозефу как следует за агрессивность, но решила, что не надо, и просто выбросила палку в кусты.

Потом, поскольку Вова и Яша все еще занимались сбиванием друг друга с забора, ты стала играть с младшей Вовиной сестренкой Елкой. Елка значительно младше тебя и была значительно меньше ростом. Поэтому ты сказала:

– Давай, Елочка, ты будешь совсем маленькая. Вот ты только что родилась, ничего не умеешь, ни ходить, ни говорить, и у тебя даже еще не открылись глазки.

Ты несколько раз видела в деревне, как рождаются котята, поэтому думала, что и человеческие дети рождаются слепыми. Или тебе хотелось, чтобы человеческие дети рождались слепыми, потому что чем младенец был беспомощнее, тем больше он тебе нравился.

Вы довольно долго играли в то, что Елка младенец, а потом ты сказала:

– Знаешь, Елка, я раньше не хотела взрослеть, потому что взрослые никогда не играют, а все время только работают. Но теперь я хочу взрослеть, потому что вот я повзрослею, и у меня будут маленькие дети.

А несколько дней спустя во дворе ты познакомилась с девочками Надей и Соней. Надя жила в доме напротив и на прогулке любила удивлять окружающих всяческими акробатическими фокусами. Ты тоже полюбила это занятие. Вы раз по двадцать спрыгнули без поддержки с высокого бревна, причем бревно действительно было довольно высокое, и каждый раз, когда вы прыгали, у меня сжималось сердце или что там сжимается у меня внутри. Потом вы устали, сели отдохнуть, и Надя сказала тебе доверительно:

– Знаешь, у меня погибли родители.

И женщина, гулявшая с Надей, кивнула мне молча в знак того, что девочка говорит правду.

А девочка Соня жила в нашем доме этажом ниже. Она была очень красивая и смысл прогулки видела в том, чтобы красиво качаться на качелях, красиво бегать или вообще что угодно делать, лишь бы получалось красиво.

Вы с Соней красиво качались на качелях, красиво бегали, потом сели красиво отдохнуть на скамеечке рядом со мной, и Соня сказала шепотом:

– А вы кто по национальности?

Ты посмотрела на меня вопросительно. Ты, кажется, понятия не имела, кто мы по национальности.

– Мы русские, – ответил я Соне.

– А по вере? – продолжала девочка шепотом.

– Православные.

– А мы, – Соня перешла на совсем уже тихий шепот, – мы карачаевцы и мусульмане. Ты теперь будешь со мной дружить?

Я лихорадочно придумывал фразу, которая показала бы шестилетней девочке Соне, что она и члены ее семьи имеют полное право быть карачаевцами и мусульманами. Я выдумывал какую-нибудь довольно простую для шестилетнего ребенка фразу, чтобы понятно было, что мне и тебе совершенно не мешает дружить с Соней и ее родителями тот факт, что они карачаевцы и мусульмане, а мы русские и православные.

Я не придумал фразу. Меня слишком отвлекала от придумывания мысль, что вот ведь шестилетняя девочка знает: о национальности и вероисповедании во дворе можно говорить только шепотом, и то не с кем попало.

Ты тоже не придумала никакой такой фразы. Ты, похоже, и не думала. Ты, похоже, и не поняла, о чем мы говорили с новой твоей подружкой Соней.

Женщина, гулявшая с Соней, позвала девочку домой. Прощаясь, Соня сказала:

– Можно, Варя, я, когда пойду гулять, буду звонить тебе в домофон, чтобы ты тоже выходила?

– Можно, – сказала ты, – я тоже буду тебе звонить.

Мы не говорили с тобой про Соню. Мне кажется, ты даже и не поняла, почему Соня настойчиво и шепотом выясняла, будешь ли ты дружить с ней.

И хоть я вообще-то привык считать тебя умницей, но на этот раз я был горд, что ты не поняла.

Я редко мог угадать, что обрадует тебя и что огорчит. Например, я довольно долго не мог понять, что тебе не следует покупать игрушки, которые нравились мне в детстве. Тебе ведь могут и не понравиться. И вообще я довольно долго не мог понять, что не следует покупать тебе подарки по первому требованию. Прежде всего потому, что весь дом тогда оказывается завален подарками, и негде становится жить. Во-вторых, потому, что никаких денег не хватит скупать все содержимое игрушечных магазинов оптом. В-третьих, легко приобретаемые подарки, мне кажется, не так радуют, как подарки, которых ждешь долго. Когда я это понял, мы стали выдумывать искусственные препоны на пути твоего обогащения. Например, так.

Ты увидала однажды в телевизионной рекламе куклу бэби-бёрн. Я бы, конечно, запретил рекламу про детей или обращенную к детям, потому что нечестно посредством детей раскручивать взрослых. Но пока реклама кукол не запрещена, ты видела куклу бэби-бёрн в рекламе много раз и с каждым разом все настойчивее просила ее.

– Денег нет, – соврали мы тебе. – Вот получит мама зарплату, тогда купим тебе куклу бэби-бёрн.

– А когда зарплата? – уточнила ты.

– Двадцать первого.

– А сегодня какое?

Разговор был в начале месяца, и, узнав, какое было число, ты, дабы расчесть, сколько дней тебе ждать, принялась отнимать это число из двадцати одного, ловко используя для счета пальцы рук и ног.

Наконец наступил день зарплаты. Мама пришла домой, и ты сказала ей:

– Мамочка, сегодня самый счастливый день в моей жизни.

– Почему? – Мама совсем позабыла про куклу.

– Потому что сегодня двадцать первое, и мы поедем покупать куклу бэби-бёрн.

Пришлось ехать. В магазине ты долго рассматривала кукол бэби-бёрн, и это были – помнишь? – такие младенческого вида куклы, которые плачут, сосут молоко, засыпают, просыпаются и, кажется, даже писают. А были еще куклы бэби-анабель, которые делают все то же самое, только не писают и, по-моему, симпатичней на вид.

Тебе тоже кукла бэби-анабель понравилась больше. Ты перебрала всех «бёрнов», сравнила их со всеми «анабелями» и сказала решительно:

– Я хочу эту куклу. Ее будут звать Глаша.

– Это не бэби-бёрн, это бэби-анабель, – предупредила тебя мама, догадываясь, какие драмы могут разыграться, как только ты, будучи обладательницей «анабели», увидишь в очередной раз по телевизору рекламу «бёрна».

– Я знаю, – ты отвечала уверенно. – Мне бэби-анабель нравится больше. Она то же самое, что бэби-бёрн, только красивее. И ее зовут Глаша.

По дороге домой ты кормила куклу из соски, укачивала ее, так что она закрывала глаза и засыпала, будила ее, так что она принималась, что называется, гулить. И ты была счастлива.

Во дворе вечером ты тоже не принимала участия в общих играх. Соседские дети катались на роликовых коньках, качались на качелях, а ты только нянчила свою Глашу, так что няня одного из соседских детей сказала: