Валерий Панюшкин - Отцы

Я припарковал машину около твоей школы. Ты вышла и сразу стала на поребрик (это такое петербургское слово, чтобы называть бордюр). Ты всегда ходила по поребрикам. Игра заключалась в том, чтобы ходить по поребрикам и никогда не ступать на мостовую. Ты говорила, что примерно за год хождения по поребрикам натренируешься и станешь акробаткой.

Я вытащил из багажника твой школьный рюкзачок в виде красного медвежонка. Ты шла по поребрику, а я поднес к тебе сзади мишкообразный рюкзачок и, прикоснувшись носом рюкзачка к твоему уху, прошептал хриплым голосом, подобающим дракону Стичу:

– Варька, ты уже стала акробаткой или еще не стала?

– Стич, это ты, что ли? – не выдержала ты. – Ты превратился в рюкзачок?

– Конечно, это я! А куда ты идешь?

– В школу, – серьезно ответила ты.

– Зачем тебе в школу? Там разве дают что-нибудь вкусное?

– У папы спроси, – серьезно ответила ты.

И я понял, что прощен.

С тех пор я часто водил тебя в школьную подготовишку, и каждый раз мы говорили про что-нибудь умное, и тебе это нравилось. Ты устраивалась на заднем сиденье автомобиля, пристегивалась (ох, каких же усилий мне стоило приучить тебя пристегиваться) и говорила:

– Ну давай, папа, загадывай загадки.

Я тогда спрашивал, например:

– Ты знаешь, Варенька, что Земля круглая?

– Конечно, знаю. Это знает даже мой глупый дракон Стич.

– А почему же тогда, если Земля круглая, нам кажется, будто она плоская?

Ты на секунду задумывалась. Впрочем, правдоподобный ответ приходил тебе в голову довольно быстро:

– Нам кажется, что Земля плоская, потому что мы едем по плоскому месту. Земля ведь по горкам закругляется. И мы когда летом были с тобой в горах, тебе же там не казалось, что земля плоская.

– Хорошо, – говорил я, – но почему же тогда Земля круглая, а вода с нее не скатывается и не утекает?

Ты думала долго. В зеркальце заднего вида я любовался напряжением мысли на твоем лице. Наконец ты говорила:

– Загадай лучше загадку из математики.

– Ну зачем же ты сразу сдаешься? Я могу тебе объяснить, почему вода не…

– Папа, – ты решительно перебивала меня, – загадай лучше загадку из математики.

Я загадывал:

– Варя собрала три яблока (у нас на даче в тот год был огромный урожай яблок), папа собрал еще два, мама собрала три и Вася собрал два. Сколько всего получилось яблок?

– Десять, – ты отвечала не задумываясь. – И вообще, зря ты, папа, думаешь, что загадки по математике мне можно загадывать только до десяти. Я уже давно умею считать до ста и умела бы до тысячи, только мне пальцев не хватает.

– У тебя что, сто пальцев?

– Нет, папочка, пальцев у меня дома двадцать, а в машине десять, потому что я в ботинках.

– Как же ты считаешь до ста на десяти пальцах?

– Дома я на пальцах ног считаю десятки, а на пальцах рук – единицы. А в машине десятки я считаю на левой руке, а единицы считаю на правой. И каждый палец складываю сначала напополам, а потом совсем, и получается по десять цифр на каждой руке.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Варя собрала двадцать семь яблок, Вася собрал еще четырнадцать, потом мама съела два яблока, Варя съела одно, но папа тем временем собрал восемь. Сколько получилось яблок?

Ты задумывалась. Я тоже, между прочим, задумывался, потому что одно дело – наговорить наобум цифр, и совсем другое дело для гуманитария – посчитать это все в уме, да еще и управляя автомобилем. В зеркальце заднего вида я смотрел, как ловко ты загибала половинки пальцев на руках. Еще секунда, и ты сосчитаешь, а я все еще не сосчитал.

– Сорок шесть! – торжественно объявляла ты. – Давай загадку посложнее.

А мне требовалась еще пара секунд, чтобы убедиться, что яблок действительно получилось сорок шесть. Я совершенно не верил психологам, утверждающим, будто шестилетние дети понимают только сложение и вычитание, а умножение и деление не понимают. И я говорил:

– У Васи есть две пары брюк и три рубашки. Сколько разных костюмов Вася может составить из своих рубашек и брюк?

– Костюм – это рубашка и брюки? – уточняла ты. – Тогда пять.

– Подумай хорошенько. Ведь каждые брюки Вася может надеть с каждой рубашкой.

– Вот я и говорю, пять. – Ты даже обиделась. – Потому что три и два будет пять, значит, у него пять костюмов, и не задавай мне больше такие глупые задачки.

– Ну хорошо. А вот те восемь яблок, которые собрал папа, как честно разделить между мамой, папой, Варей и Васей?

В зеркальце заднего вида ты задумывалась надолго. Пыталась сгибать и разгибать пальцы, но это не помогало. Сдвигала бровки и была совершенно очаровательна, когда думала. Потом морщила губы, зажмуривалась, сжимала руками виски и, чуть не плача, говорила:

– Папа, ты загадал мне такую загадку, которую я совсем никак не могу решить.

– Ну, может быть, ты попробуешь по очереди раздавать восемь яблок мне, маме, Васе и себе? По одному.

– Нет, это слишком сложная загадка, чтобы решать ее без настоящих яблок, да еще и в ботинках. Это, наверное, загадка на умножение или деление. А мне такие загадки еще нельзя. Бабушка так говорит. Она у нас профессор. Она все знает. И нельзя делать ничего такого, про что бабушка говорит «нельзя». Загадай мне лучше загадку по русскому языку.

Я не знал никаких загадок по русскому языку. Слава богу, в это самое время мы уже подъезжали к школе. Шагали вприпрыжку на урок (оба вприпрыжку), и, делая вид, будто это загадка по русскому языку, я спрашивал тебя:

– А зачем ты ходишь в школу?

– Ну как зачем! – Ты прыгала и размахивала своим медведеподобным рюкзачком. – Чтобы научиться читать. Чтобы читать про «Хроники Нарнии» или про мышонка Пика. И вообще, у нас целая куча книжек стоит дома, но только эти книжки для взрослых. Каждый вечер перед сном, и еще когда идет дождь, или когда я болею, я привыкла же читать какую-нибудь книжку.

– Ты же не сама ее читаешь.

– Я иногда подчитываю, когда мама, чтобы читать мне книжку, ложится со мной на диван. Но дело не в этом.

Ты останавливалась. Ты передавала мне рюкзачок:

– Подожди, папа, дай я на тебя напрыгну.

Напрыгивать – это была такая игра. Я должен был стоять спокойно, а ты с парапета какого-нибудь, с тумбы или иногда с табуретки прыгала на меня, повисала у меня на шее, обвивала меня ногами и шептала мне на ухо что-нибудь очень важное.

И вот я стоял спокойно на мостовой в школьном дворе. Ты забиралась на поребрик. Изо всех сил прыгала, повисала у меня на шее с криком «не подсаживай меня, не подсаживай», сама подтягивалась так, чтобы удобно было обхватить меня ногами за пояс, обхватывала, прижималась ко мне, тыкала мне нос в ухо и тихонечко шептала:

– Сначала умрут бабушка и дедушка. Потом умрешь ты. Потом умрет даже мама. Мне надо учиться читать, потому что, когда вы все умрете, никто мне читать не будет, и мне будет очень грустно.