Валерий Панюшкин - Все мои уже там

– Неплохо, – констатировал я. – Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?

– От этого убыток казне, – подхватил Обезьяна гоголевскую цитату, спустился к поверженному детине, перевернул его на спину и сказал: – Знакомьтесь, Алексей. Вот он, Янтарный прапорщик.

Я спустился с крыльца. Мой новый ученик выпучивал глаза, корчился и хватал ртом воздух, потому что не мог сделать вдоха. На правом запястье у него красовался знаменитый на всю страну янтарный браслет.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказал я. – Как ваше имя?

Прапорщик раздышался немного, но говорить все еще не мог, корчился и кряхтел. Тогда Обезьяна потребовал спокойно:

– Отвечай дяде. Иначе получишь по ушам, как вчера при задержании.

– Что? – прохрипел прапорщик.

– Как тебя зовут?

– Ну, Толик.

– Не расстраивайтесь, Толик, – сказал я примирительно. – Я обучу вас фехтованию, и вы еще зададите нашему любезному хозяину приличную трепку.

– Фехтованию? – Обезьяна поднял бровь.

– Ну, да. Знаете, как воспитывают мальчиков из хороших семей? Ледяная ванна по утрам. Фехтование, верховая езда, танцы, латынь, чтение древних, науки… До революции в кадетских корпусах принято было еще вешать иконы в уборных, дабы воспитанники стыдились заниматься рукоблудием, но лично я против рукоблудия ничего не имею…

Обезьяна прыснул:

– Слышишь, Толик! Будешь штудировать Катона на латыни. Вставай!

Толик продолжал корчиться и только прохрипел:

– Какого хрена?

Тогда Обезьяна взял его за шиворот, поднял и встряхнул, как мешок:

– Слышишь, ты, кусок дерьма. Я поймал тебя, и ты теперь мой. Ты будешь выполнять все мои требования, а требование мое заключается в том, чтобы ты учился у Алексея уму-разуму и хорошим манерам. А когда ты научишься… – Обезьяна поднес указательный палец к самому прапорщикову носу. – Когда научишься и сможешь убедить меня в том, что научился, я тебя отпущу. А до этих пор даже и не думай сопротивляться и даже и не пытайся бежать. Ты уже пытался разбить стекла и знаешь, что они бронированные. Ты уже пытался открыть окна и не смог. Этот дом как крепость. Вокруг семиметровый забор. В колючей проволоке напряжение две тысячи вольт. Повсюду видеокамеры. Все средства связи отключены. Даже если я не буду следить за тобой, тебе никуда не убежать. Понял!? – Обезьяна выкрикнул это слово прапорщику прямо в лицо и продолжал спокойно: – Погуляй по парку, оглядись. Отсюда не убежать. Поэтому ты будешь слушаться.

Прапорщик сделал пару шагов и огляделся. Неверной походкой он направился было к воротам. И я направился было следом. Но Обезьяна стоял на месте и меня остановил еле заметным движением руки.

Прапорщик отошел от нас метров на двадцать, а потом вдруг побежал. Обезьяна усмехнулся:

– Пусть побегает. Никуда не денется.

И я смотрел на прапорщика секунд десять, прежде чем догадался, что тот бежит вовсе не к воротам, а к пруду. К пруду! Туда, где были маленькие дощатые мостки и домик для уток.

На дощатых мостках стояла Ласка. Она уже не была, как прежде, в одной только майке. Она успела одеться в цветастую юбку, шерстяную кофту, шерстяные носки и резиновые ботики. Она собрала со стола остатки хлеба и спустилась покормить водоплавающих птиц, которые водились в пруду во множестве. Она отщипывала хлеб по кусочку, бросала в воду, утки набрасывались целой ватагой на эти хлебные корки, а Ласка смотрела на них и смеялась. И вот куда бежал прапорщик.

– Ласка! – крикнул я.

Обезьяна сообразил, в чем дело, опрометью бросился догонять пленника, но тот был уж слишком далеко. Обезьяна бежал быстро. Очень быстро. Без дороги. Перепрыгивая садовые скамейки и альпийские горки. Бежал и кричал:

– Ласка! Домой!

Ласка отвлеклась от своих уток, растерянно посмотрела на троих мужчин, бежавших в ее сторону, потому что и я ведь тоже трусил по дорожке вслед за прапорщиком и Обезьяной, уронила хлеб, испуганно распахнула глаза… Тут-то прапорщик и налетел на нее, столкнул с мостков в воду и повалился в воду вместе с ней.

Они поднялись из воды, и прапорщик держал Ласку за горло огромными своими ручищами. Ручищи были такие огромные, или шея у Ласки была такая тонкая, что прапорщиковы пальцы на Ласкиной шее смыкались. Ласка притихла, а прапорщик, прикрываясь ею, стоял по колено в воде и кричал:

– Я придушу твою соску! Я сверну ей шею одним движением, понял! Открывай ворота! Открыл ворота и отошел, понял!

Никаких сомнений в том, что угрозы прапорщика реальны, у меня не было. Ему и впрямь хватило бы одного движения, чтобы сломать Ласке шейные позвонки. Я бежал и думал, задыхаясь, и думал, что ему сказать, чтобы он отпустил девушку. Черт бы уж с ним, вышел бы за ворота, лишь бы отпустил потом, не причинив ей никакого вреда. Я бежал и думал, что говорить ему. Но Обезьяна бежал быстрее и думал совсем о другом.

Метров за десять до того места, где стояли по колено в воде прапорщик и Ласка, Обезьяна припал вдруг на одно колено, подхватил с альпийской горки булыжник величиною с крупное яблоко и, ни секунды не медля, швырнул.

Я слышал этот звук. Вы знаете, какой звук издает камень, когда попадает в человеческую плоть? Он чавкает. Я слышал этот чавкающий звук. Прапорщик и Ласка стояли так близко, что невозможно было понять, в кого именно из них Обезьяна попал булыжником. Повалились оба. В два прыжка Обезьяна оказался рядом с ними в воде, поднял Ласку на руки, отнес на берег, поставил на берегу, поцеловал и решительно сорвал с нее мокрую одежду. Она была такая красивая, эта перепуганная Ласка. Она была такая красивая, эта голая девочка с заметным уже животом.

Обезьяна снял с себя майку, энергично растер майкой Ласку всю с головы до ног и только живот промокнул майкой бережно и поцеловал.

– Испугалась, моя девочка? Испугалась? – Я был уже совсем близко, когда Обезьяна растирал майкой стриженую Ласкину голову, целовал Ласку в губы и приговаривал. – Испугалась? Не бойся. Болит что-нибудь?

На шее у Ласки проступали багровые следы от прапорщиковых пальцев, но Ласка мотала головой, всхлипывала и повторяла:

– Ничего не болит. Ничего. Достань его.

Я наконец подбежал к ним. Обезьяна снял с меня пальто, укутал в него Ласку и бросил коротко:

– Отведите ее в дом, разотрите ее водкой. Я займусь утопленником.

Я повел Ласку к дому. Она неуверенно ступала босыми ногами по разбросанным повсюду сосновым шишкам и все время оглядывалась. И я оглядывался.

Мы видели, как Обезьяна выволок из пруда безвольное тело прапорщика, вытащил на берег, перекинул животом через колено, чтобы слить воду, попавшую в легкие. Потом положил на спину и принялся делать искусственное дыхание. Мы оглядывались и видели, что все лицо у прапорщика в крови. И у Обязьяны тоже все лицо было в крови, когда он отнимал свои губы от губ прапорщика и распрямлялся, чтобы набрать побольше воздуха.