Елена Чижова - Планета грибов

– Участки других соседей, – она показывала, обводя пальцем. – Те, что граничат с моим.

– Соседей? Значит… они тоже должны подписать?

– Конечно. Сегодня пятница, вечером все приедут. А вы – уже здесь, вот я и подумала… – порывшись в папке, она вынула ручку.

– Я не отказываюсь, – он вдруг обрадовался, будто нашел зацепку, оправдывающую отказ, то есть, конечно, не отказ, всего лишь отсрочку. – Но пусть сначала они. Все равно без их подписей…

Женщина пожала плечами, вынула план из его пальцев.

– Ну, если вы… Хорошо. Договорились. Я зайду завтра, в первой половине.

Он хотел предупредить, сказать: в первой половине я буду работать, потом, после обеда, ко мне придет мастер – чинить замок.

Но она уже вышла за калитку, перейдя границу его владений. Он не стал окликать.

Вернувшись в дом, включил телевизор, левый, не дающий картинки. Как назло, рассказывали про какую-то банду. Во главе стояла женщина-риэлтор. Вступила в преступный сговор с бандитами. Другой раз не обратил бы внимания, но теперь прислушался. В процессе оперативных мероприятий выяснилось: преступники организовали фирму. Под видом представителей социальной службы являлись к одиноким старикам, заключали договоры пожизненного ухода. По истечении определенного срока – диктор не уточнил – старики умирали, как казалось, естественной смертью.

Спохватившись, включил правый телевизор. На экране замаячил корреспондент. Преодолевая помехи, представитель прессы продолжил:

– В интересах следствия мы не открываем лиц преступников. Как нам сообщили в пресс-службе ГУВД, в настоящее время отрабатываются их возможные связи. На сегодняшний день милицией уже изъят целый ряд квартир, загородных домов, машин – весьма престижных иномарок, средняя цена которых колеблется от двух до четырех миллионов…

«Но я – не старик…» – он попытался рассуждать здраво, однако голоса, знакомые с детства, нашептывали свое:

Начали со стариков. Теперь, когда старики умерли, добрались до среднего поколения.

Не досмотрев следующий сюжет, в котором рассказывалось о случаях самоподжога: некоторые непорядочные собственники ветхого жилья, не пострадавшего или в малой степени пострадавшего от лесных пожаров, пошли на эту преступную меру, надеясь улучшить жилищные условия, – выключил оба телевизора.

Ты – человек порядочный, но совершенно неопытный. Надо было оставить бумаги у себя, прочесть внимательно.

– Но она хотела подписать у других соседей.

Вот и подписала бы. Завтра. Впереди два выходных. Наша дача в стороне. Случись что – никто и не заметит. И вообще… Ты уверен, что это именно она?

– А кто?! Кто?! – он вышел из комнаты, хлопнув дверью. Безумные голоса, взывавшие к его разуму, смолкли. Но не так, как смолкают оппоненты перед лицом неопровержимых доводов. Окончательно разозлившись, поднялся на чердак. Вставил в машинку чистую страницу. Сидел, барабаня пальцами по столешнице: «Спросила про родителей. Ну и что? – возразил сам себе, как взрослый разумный человек, умеющий со всех сторон рассмотреть неожиданно возникшую проблему. – Сказала: приходила за цветами… Соседи часто приходят. Угадать элементарно», – положив руки на каретку, ткнулся лбом.

В детективах, которые ему довелось переводить, злоумышленников выводят на чистую воду, ставя перед ними вопросы, ответы на которые известны только своим. «Господи, да какие вопросы?.. – встал и принялся шагать из угла в угол, бормоча то, в чем интеллигентный человек его профессии не может признаться – никому и ни при каких обстоятельствах: – Раньше было лучше, конечно, лучше. Да, советское государство. Преступное. Но люди – добрые и честные. Во всяком случае, большинство. Как мои родители. Строили свой собственный мир. Трудолюбиво и молча. И я бы мог… Переводить настоящих авторов, а не эту чушь, которую мне навязывают…»

Сосны, стоявшие за окном, обливались последним вечерним светом.

– И я бы мог… – Пушкинская фраза, знаменитая, написанная на полях рукописи – рядом с виселицей, той самой, с телами декабристов. Поэт знал о заговоре, в который были вовлечены те, с кем связан по рождению, по кругу общения. – Как я и Марлен, – сморщился страдальчески: для Марлена он так и не стал своим.

Да, дружили, но все равно Марлен жил какой-то своей, отдельной жизнью. Откровенные разговоры? Еще какие! Нет, не то чтобы побаивался. Разве что вначале, на первом курсе, когда познакомились, точнее, сошлись поближе. В те времена по-настоящему никто не боялся: советская власть, привычная, как осенняя слякоть. Но так , как Марлен – никто. Яростно, со страстью, с какой-то личной непримиримостью. И еще: такое впечатление, будто сидел в засаде, только и ждал, к чему прицепиться. Как тогда, после семинара.

Обсуждали какой-то текст. Не собирался никого обижать, просто указал на ошибки, на его взгляд, совершенно очевидные. Потом увлекся: мы, носители культуры , не должны…

В аудитории раздался смех. Смеялись так, будто он ляпнул заведомую глупость. Если бы смеялись над Марленом, уж он бы точно смолчал, постарался сделать вид, что ничего этого не было. Но Марлен нагнал его в коридоре: «Старичок, так нельзя». – «Как – так ? Носители культуры… Что, разве неправда? Тогда зачем мы вообще нужны?.. Культура – форма жизни развитого человека. Тем более переводчик: должен проникнуться, стать alter ego автора». – «Проникнуться! – Марлен поежился. – Старик, от твоего пафоса бросает в дрожь. Это всё – там, на демонстрации, – махнул рукой за Неву. – Да здравствуем мы, носители самого передового! Мой тебе совет: побольше иронии. И вообще, главное – не что , а как …»

Так и не понял, при чем здесь ирония – если мысль правильная, какая разница, как она выражена? Но решил не спорить. Все равно Марлена не переспоришь. Даже в житейских делах. Вспомнил еще одну историю. Однажды разболелся зуб. Терпел, пока мог. Потом, когда щеку совсем раздуло, решил идти сдаваться. Не дожидаясь конца занятий: больной зуб – уважительная причина, слинял с последней пары. «Иду к стоматологу». Марлен вызвался проводить.

Стоматолог сделал укол, сказал: посидите в коридоре.

«Всё?» – Марлен удивился. Он мотнул головой, ткнул пальцем в замерзающую щеку: «Сказали вырвать». Марлен осудил: «Ну и зря. Вот я никогда не вырываю. Любой зуб можно вылечить». – «Так уж любой? – пробормотал невнятно: язык уже прихватывало. – И вообще – терпеть не могу, когда сверлят. А тут – раз, и все…» – «А потом? Станес беззубым старикаской», – Марлен зашамкал, передразнивая его будущую беззубость.

Вдруг сообразил: и тут Марлен оказался прав. Сорок шесть, а во рту сплошные протезы. Пошевелил языком, касаясь острого места: «Ладно, как-нибудь да подклеят…»