Марианна Гончарова - Дорога. Записки из молескина

Мне казалось, – рассказывала Лина, – что собака была не прочь и кивнула.

Короче, пьяный с собакой побежали в ночь. Правда, бежали медленно, неуверенно, виляли и петляли, поскольку пьяный был еще пьяный и в наручниках.

Сержант выбежал на порог, увидел эту удаляющуюся сговорившуюся парочку беглецов и фразой «Э?! Я не понял…» вернул предательницу-собаку на место, хотя та сначала и остановилась в нерешительности, но потом, приветливо мотнув башкой, потащила подельника назад, мол, пошли, друг. Тот безропотно развернулся и пошел назад.

Подъехала машина-автозак, собака быстро, стыдливо пряча глаза, заскочила в кабину. Пьяный хотел залезть следом, но его тычками отправили в кузов. С решеткой на окошке. Собака высунулась почти всем корпусом, перегнулась назад, чтобы посмотреть где… Но от крика «Сидеть, я сказал!» вздрогнула и виновато убралась в кабину.

Линка еще невесело посмеялась, вспоминая подробности, и отключила свой мобильный.

Я лежала и под стук колес с теплой благодарностью думала о ней.

Девочке моей достался по наследству мой нерв в районе солнечного сплетения…

Однажды она прочла письмо, не ей предназначенное. Нет, чужие письма читать нехорошо.

Я помню, у меня был случай, когда одно мое электронное письмо без моего ведома прочли всем дружным коллективом одного офиса. Благодаря секретарше, которая это письмо открыла, скопировала и разослала подружкам и знакомым.

– Ты и вправду считаешь, что С. не прав? Я прочла в твоем письме.

– Как? Ты прочла письмо, не тебе предназначенное?

– Ну да… Но не суть. Ты..

– Суть! Это некрасиво.

– Да, это некрасиво, но ты действительно считаешь, что С. не прав?

Как это все было… Как это было необъяснимо гадко и противно. Особенно потому, что от этих людей такого не ждешь.

Ну да ладно. Короче, Линка прочла чужое письмо.

А как было.

Мы приехали в Одессу и побежали на выставку японской портретной гравюры. Там выдавали интересный входной билет. Он состоял из двух половинок, разделенных напополам дырчатой полоской, чтобы удобней отрывать. На одной половине была лучшая гравюра выставки, название, сведения об авторе. А вторая половина была пустой, чистой. Только мелкими буковками на английском, японском, русском, немецком и еще каких-то языках было написано: «А тут может быть портрет человека, которого ты любишь. Не умеешь рисовать, напиши ему письмо».

Посреди зала организаторы соорудили манеж, в котором лежали сотни, тысячи оторванных по линии половинок. С рисунками и письмами на разных языках. И мы с Линкой, тогда еще совсем не взрослой, но уже серьезной и рассудительной, уселись там на бортик манежа и несколько часов, запуская в манеж руку и выуживая, читали и рассматривали одно послание за другим.

Там были в основном портреты женщин «My love», нарисованные мужчинами. Там были нелепые искренние и очень добрые картинки, нарисованные детьми. И там были слова – короткие письма, посылаемые в космос, летающие вместе с этой выставкой из города в город, из страны в страну, с континента на континент. Слова, в отличие от картинок и портретов, разыскивающие, ждущие своих адресатов.

С трепетом мы перебирали эти карточки и читали, читали друг другу восхитительные строки. Конечно, только на тех языках, какие знали. И одно из посланий поразило в самое сердце.

– Ма, смотри, – сдавленным голосом позвала Линка и подала мне карточку.

Там не было портрета дорогого кому-то человека, там не было стихов, слов любви или симпатии. Там была всего одна строчка:

«Миша, заплати алименты!»

Линка зашмыгала носом, подержала ее, эту открыточку, потянулась и положила ее назад в манеж, на самый верх – пусть побудет на виду. А вдруг.

А при выезде из Брянска поезд наш вдруг проехал под радугу. Очень яркая, пятицветная, огромная дуга от края до края сначала разлеглась слева. А потом поезд вдруг развернулся и – та-дах-та-тах! Та-дах-та-тах! – покатил прямо под радугу справа, под радостный небесный мост, как в сказке, как в мультфильме, как в самом лучшем в мире мультфильме, который смогут понять и взрослые и дети 0+.

– Да-да, номер вам забронирован, да-да, – девушка водит пальчиком по монитору, – вот, 1018. Вы будете жить с Иванниковым.

«Полночь, – думаю, – мне послышалось».

– С кем?

– С Иванниковым.

Сонный мальчик хватает мои чемоданы, я устремляюсь за ним.

– Почему с Иванниковым?

– Ну так там записано…

– Где?

– Там… – мальчик кивает головой в сторону ресепшн и входит с чемоданом в лифт.

– Но я не хочу с Иванниковым.

– Почему не хотите с Иванниковым? А с кем хотите? – опять растерялся мальчик. Он, по-видимому, ужасно спать хотел, а я вообще плохо спала в дороге. Мы оба были на одной волне. Оба в тумане.

– Я? С кем я хочу?! О-о-о! Я хочу с… О-о-о-о… Ну, с… С… – в моем воображении рапидом мелькали лица, имена, фамилии, звания, чины, титулы…

Мальчик с любопытством уставился в мою мечтательную физиономию. Я пришла в себя от его слишком откровенного взгляда.

– Да мало ли с кем я хочу! С Иванниковым точно не хочу. Я его даже не знаю.

– Как это – не знаете?! Он же вам номер заказывал и, главное, оплачивал! – мальчик ответил строго, мол, где же ваша совесть.

Мы поднялись на десятый этаж, открыли номер, я с опаской заглянула – никаких следов Иванникова. Ни штанов его, ни носков разбросанных. Все чисто, тихо, пусто.

На следующий день поехала в издательство, с нетерпением спрашиваю:

– Иванников? Кто он? Где он? Какой он?

– Аааа! – говорят. – Есть такой. Иваааааанников! Тебя. Ты где, Иванников?

Кто-то отвечает:

– Да вышел он. Сегодня уже не вернется.

На следующий день спрашиваю:

– Иванников кто?

Мне говорят, да вон же, в двери вас пропустил, только что с вами поздоровался. А вы в это время в телефон свой смотрели. Уехал он уже. Он питерскую актрису поехал устраивать в гостиницу. А он вам зачем…

– Да так… – почувствовала я укол ревности, значит, он не только со мной в один номер селится…

На третий день я уже готова была закатить Иванникову скандал, мол, в чем дело, где ты шляешься, Иванников, чего домой не приходишь, почему в своем номере не ночуешь. Но спросить было не у кого, пятница, все разбрелись кто куда.

Так я его ни разу и не увидела. Так я его и не встретила.

Теперь жалею. Надо было соглашаться. А вдруг Иванников – судьба моя? Ах, Иванников, Иванников.

Честно я вам говорю – плакала. Не то чтобы прямо навзрыд, но потянуло больно внутри сначала, а потом как будто освободилась от чего-то и, когда осталась одна (так хотелось остаться одной!) – как плотину прорвало. Вот как та самая Эмма из «Веселых ребят», счастливыми слезами плакала. Только она, хитрая, – потому что наконец сняла тесные туфли, а я – потому что моя душа растерялась. Она, душа моя, когда спектакль шел, так, знаете, вдруг принялась участвовать: то взлетала, то ухала вниз, потом опять парила над зрительным залом, жужжа радостно как пчела, то вскипала, играя пенно, как согревшееся шампанское, кололась едко в горле и глазах. Я, зритель опытный и закаленный, вдруг, оглядываясь на себя самое, просто не понимала, что это со мной происходит и как вообще тут реагировать!