Галина Артемьева - Волчицы

– Сидеть! Кому говорят: сидеть! – крикнул он сквозь ком ненависти, опять начавший его душить.

В этот момент она учуяла возможность избавления из плена: к калитке приближалась молочница Нина.

Девочка-волчица неожиданно выполнила команду и села лицом к входящей с бидонами бабе. Та из-за калитки слышала металлические приказы хозяина и теперь ахнула:

– Сидит! Ну, батюшки, гляньте-ка! Научил-таки Львович! А я-то думала: дурит городской, все равно, мол, пустые хлопоты.

Она так и стояла в калитке, продлевая театральный эффект, чтобы Львович насладился сполна.

Он только сейчас и понял: его взяла! Он победил! И возликовал. И чуточку даже загоревал: как-то легко в этот раз далась победа.

Но в ту же секунду словно стрела или тень птичьего крыла пронеслась от него к калитке, миновав, не задев, перекошенную молочницу Нину, немедленно выронившую свои бидоны и заголосившую.

– Стреляй, Львович! – вопила она, зорким хищным глазом приметившая другие тени. – Стреляй, их тут много!

И сама ринулась, не оглянувшись на драгоценные бидоны, в хозяйский дом «за ружжом».

Они стреляли с крыльца в направлении леса, били на поражение, уничтожая всякую память о благодарности и великодушии.

Но к тому времени семья была вне опасности.

Некоторые сны сбываются, если они посылаются в утешение или в предупреждение, когда уже ничем иным помочь невозможно.

Мать с дочерью никогда не говорили между собой о пережитом, но всегда были вместе, оберегая друг друга. Почуяв из далекого далека человечий запах, они старательно и хитроумно скрывались.

Но однажды в заснеженном лесу они встретили своего лыжника. Он ходко, равномерно двигался, не чуя страха. А ведь они шли параллельно, шаг в шаг с ним, с обеих сторон. И только когда выбежали наперерез, запах его смертельного ужаса донесся до них.

Он лежал на снегу словно парализованный. Две волчьих морды склонились над ним, заглядывая в глаза.

– Это ты, – сказал он той, которую никогда не забывал.

– Ты теперь понимаешь, как бывает больно и страшно? – спросила она.

– Сука! – взревела в нем гордость. – Надо было убить тебя тогда…

Мать уже примеривалась к шевелящемуся горлу, чтобы все было, как в том вещем сне.

– Ты так ничего и не понял, – сказала дочь. – Жаль. Ведь прошло немало времени. Тогда стреляй. У тебя есть возможность исправить ту ошибку.

Она попросила мать отойти, и та нехотя подчинилась.

Человек поднялся на ноги, не веря ничему происходящему. Он знал, что должен сделать сейчас: схватить из-за спины ружьецо, прицелиться, пальнуть вслед убегающим зверюгам.

Волчицы стояли поблизости, неподвижно. Они чего-то ждали от него: то ли неверного движения, то ли начала бега, чтобы вновь наброситься.

Он готов был выстрелить, но рука, та самая, что могла бить без устали, вдруг онемела и повисла плетью.

– И больше никогда! – услышал он вдруг голос у себя в голове – голос своей волчицы. – Никогда и никого, слышишь!

Волчицы медленно уходили от него в снежно-сиреневый лес.

Он с трудом доплелся до дому. Он никогда ни о чем не рассказал. Он зажил как прежде. Только рука, рука того, бьющего слабых человека, больше никогда не могла ему служить.