Ирина Муравьева - Соблазнитель

Нейрофизиологи, по природе своей вдумчивые и бесстрашные люди, прослышали об этой странными особенностями обладающей женщине и в составе целого отдела по изучению «гипнотических методов воздействия на окружающих и телепатии» прибыли на Ярославский вокзал. Опасным существом, поселившимся в зале ожидания, оказалась худенькая, похожая на лисичку Валерия Петровна Курочкина, назвавшая себя при первом знакомстве «бабой Валерией». На худенькой спинке у Валерии Петровны располагался небольшой горбик, который издали можно было принять за рюкзачок, а светлые волосы, сплетенные в косу, обвивали ее голову невинным веночком. Радостно улыбаясь маленьким морщинистым ртом, Валерия Петровна тут же доложила любознательным ученым, что с самого младенчества своего отдалась дьяволу, о чем нисколько не жалеет. Следов безумия в свеженьком лице ее не было никаких, а, напротив, была какая-то даже спокойная сосредоточенность, как будто ей только того и хотелось, чтобы медицинские служащие приняли ее всерьез, иначе никакого делового разговора с ними не получится. Тут же она рассказала и всю свою незатейливую, хотя зловещую историю. Родилась Валерия Петровна неподалеку от Москвы, а именно в деревне Дырявино, но не от простых каких-нибудь мучеников села, а от интеллигентных людей: фельдшерицы Алены Игнатьевны и специалиста по лошадям Петра Ильича Курочкиных.

– Но только родным моим папой был он, – о на показала мизинцем на пол, протертый старательно шваброй с опилками, – он, он! Врать не буду.

– Откуда вы знаете это? – спросил аспирант по фамилии Яшин.

– Да как же не знать! – удивилась она, всплеснувши руками, как уточка крыльями. – Такого отца да не знать! Да вы что? Всему научил да всему надоумил, а силу-то дал – пятерым не сравняться! Вот, хочете, я вас сейчас подыму?

– Как так «подыму»? – удивился ученый.

– А так: подыму, да и все, – она подхватила его под коленками и очень легко подняла, как ребенка.

– Пустите меня! – закричал гордый Яшин. – Здесь люди же ходят!

– А люди мне – тьфу! Сегодня вот ходют, а завтра лежат!

Однако эта неожиданная в такой горбатой крохотке физическая сила была ничто по сравнению с теми возможностями, которые таились в ее проданной дьяволу душе. На простой вопрос ученых медиков, с какой целью Валерия Петровна, у которой был в Дырявине собственный дом с огородом и скромная пенсия, поселилась на Ярославском вокзале, проклятая дочь отвечала загадочно:

– Так тесно мне стало. А здесь попросторней.

В порче, наведенной на молодых милиционеров, созналась, сказавши, однако, что порчу устроила им не она, а папаша.

– Ох, он не спускает! – сказала она. – Ему за дитятю небось ведь обидно!

Несмотря на то что при завершении этого разговора каждый сотрудник отдела «гипнотических методов воздействия на окружающих» почувствовал в своем пищеводе холодную змею, Валерию Петровну нельзя было отправить в Дырявино, не изучивши. Впервые за годы труда и догадок, открытий, борьбы, конкуренции, опытов с невинными, белыми, как ангелочки, мышами и столь же невинными крысами открылись иные вершины сотрудникам. Как будто брели по осенней грязи и вдруг набрели на цветущее поле. А лучше сказать, на поля в красных маках. Какого дурману здесь насобираем, каких диссертаций напишем за месяц!

В прежние времена, при неэнергичном, например, и трусливом руководителе Черненко или при нелюбознательном руководителе Ельцине, бабу Валерию схватили бы под ее белые и чистенькие локотки и поволокли бы к обшарпанной милицейской машине сажать на обструганный кол и допрашивать. Но ведь времена наступили другие, и сам Кашпировский с его острой челкой казался уже старомодным и скучным.

Поэтому Курочкину пригласили участвовать в их гипнотических опытах.

– Наукой меня не возьмете, хорошие, – сказала хвастливо Валерия Курочкина. – Я как на духу говорю, не возьмете.

И Боже мой, что началось! «Баба Валерия», как называли ее простодушные односельчане, устраивала такие опыты, что за ней пришлось установить круглосуточное наблюдение. Институт выделил средства, и Курочкину поселили в недорогой гостинице «Спутник», где она на третий день поругалась с администратором, и поздно вечером этот приличный, начавший седеть человек был арестован и выведен в наручниках из родного «Спутника» за незаконное заселение в номер «люкс» двоих проституток тринадцати лет, которыми он наслаждался бесплатно. Курочкину из гостиницы немедленно выписали, но возвращаться к себе в деревню она отказалась.

– Зачем мне в деревне сидеть, посудите? – спросила она. – Мне там нечего делать. Вам нужно, вот вы и старайтесь. Деревня – не место для жизни, дыра. Одно только слово: «Дырявино». Вот что.

Вот тут-то подвернулся слегка побледневший от лондонской влаги Иван Ипполитович. Дело в том, что молодому профессору постоянно приходило в голову, что никакими химическими, физическими и всякими другими «законами», без устали устанавливаемыми людьми, никак не объяснить того, что называется нравственными правилами жизни и вырабатывается с помощью душевного опыта. Чувствуя себя, невзирая на постоянные успехи в карьере (что, впрочем, неверное слово, так как Иван Ипполитович меньше всего думал именно о «карьере»!), человеком несчастливым и обделенным, Иван Ипполитович пытался понять, почему нужно соблюдать эти нравственные правила и не есть ли эта необходимость еще одно заблуждение пугливого разума. Безжалостное решение порвать с милой и немного косящей своими зелеными глазами англичанкой Энн Фэйер и холодность, с которой он сделал это, испугали молодого профессора, и вскоре он принялся наблюдать за собой пристальнее, чем за собственными пациентами. Развитый интеллект предлагал Ивану Ипполитовичу множество источников для объективного, как ему казалось, анализа людской природы. Открывши как-то раз Библию на странице Притчей Соломоновых, Аксаков почувствовал, как сердце его начало требовательно и раздраженно стучать о ребра, словно что-то мешало этому важнейшему в человеческом теле органу работать со своей обычной здоровой безучастностью: «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни. Отвергни от себя лживость уст, и лукавство языка удали от себя. Глаза твои пусть прямо смотрят, и ресницы твои да направлены будут прямо перед тобою. Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды. Не уклоняйся ни направо, ни налево, удали ногу твою от зла».

«Какое же зло сделал я в своей жизни? – думал Иван Ипполитович. – Да никакого зла я не сделал! Тогда почему же именно на меня должно было свалиться такое наказание? Да, это ведь наказание, что я не могу полюбить никого, кроме Лары, это сильное и несправедливое наказание, а главное, совершенно незаслуженное!»