Марина Степнова - Безбожный переулок

Бывает. Если сначала ты советский человек. Потом – бывший солдат с пятилетним запретом на выезд. Потом московский врач, женатый, обитающий в съемной квартире – сколько ни зарабатывай, все равно останется ровно впритык – на жизнь.

Но это же правда недорого!

Маля подпрыгивала, пытаясь объяснить. Огарев придерживал ее – ты ударишься головой о полку, осторожно, Маля! – на самом деле просто хотел дотронуться лишний раз. Прижать к себе. Угомонить. Чш-ш, не прыгай так, говорю тебе – ушибешься. Маля смеялась, уворачивалась, дрыгала ногами, отбиваясь – и, как только она выскальзывала из рук или озадачивалась очередным вопросом, Огареву на мгновение становилось пронзительно страшно. Будто он спускался по лестнице, прижимая к груди что-то отчаянно хрупкое, неповторимое – коробку с елочными игрушками, еще бабушкиными, довоенными.

Уронишь – и все.

Таких больше не купить. Не достать. Не вернуть.

Еще Огарев боялся проснуться. Не просто проснуться – а вдруг оказаться одному, в абсолютно темной, незнакомой, холодной комнате. Чужой. Совершенно чужой.

Что он знал про Малю? Что она знала про него?

Кем окажутся оба, когда гормональный морок рассеется – а он рассеется непременно, Огарев знал это как врач. Нет ничего сильнее воли гормонов. Нет ничего недолговечнее. Когда рука, от одного прикосновения которой на нем дыбом вставали волоски, превратится в обычную руку, не женскую даже. Просто человеческую. Захочет ли он ее поцеловать? Погладить с благодарностью. Что почувствует Маля, когда поймет, что ночами ее обнимает просто человек – усталый, стареющий, испуганный, точно такой же – как другие?

Как только они сходили с общей нахоженной тропы – книги, кино, музыка – музыку оба не любили, кстати, нет, просто шум, ерунда, только отвлекает, – начиналась опасная зона. Скользкое место, по которому надо было передвигаться осторожно, крошечным приставным шажком. Прошлое – у каждого свое. Показать или нет? Впустить в тихую прихожую? А дальше? Туда, где совсем уже страшно? Отчаянная болтушка, Маля вдруг замыкалась, словно захлопывалась, когда речь заходила о ней самой. Огарев так и не узнал о ней каких-то очевидных, обязательных вещей, которые вообще-то следовало бы знать тем, кто каждый вечер ложится в одну постель, кто спит обнявшись, завтракает глаза в глаза, спорит, кому выносить мусор, кто вымоет чашку, кто первым умрет, чтобы не мучился от одиночества другой. Чур, я! Нет, я первый сказал. Кажется, это и называется совместным ведением хозяйства.

Выходи за меня замуж. Правда, выходи.

Маля перестала смеяться. Яблоко лежало в ее горсти, надкушенное, раненое, со следами маленьких зубов на лаково-красной коже. Укус ангела. Прекрасная книжка, правда? Я плакала, когда первый раз читала. Просто от радости. А ты плакал?

Нет. Я не плакал. И все-таки. Давай поженимся.

Зачем? Я не понимаю. Что это изменит?

Все.

Если так – то тем более не надо. И давай не будем больше об этом, ладно?

Эта фраза, фразочка даже – про большенебудемладно – всплывала неожиданно, и Огарев – в эпицентре своей огромной радости – вдруг чувствовал опасливый, нет – даже опасный холодок. Маля оказалась увлекательнейшей книжкой, в которой десятки страниц – десятки! – были либо вырваны, либо вымараны так, что сквозь фиолетовые, с нажимом каляки-маляки можно было разобрать лишь несколько слов, которые никак не складывались в осмысленную фразу.

Она родилась в небольшом городке на юге России (подсмотрено в свидетельстве о рождении, которое после долгих поисков вдруг само выпало из шкафа и серо-зеленой бабочкой приземлилось у ног), но жила в Москве, в отлично отремонтированной двухкомнатной квартире, которая – внимание! – была ее собственной. Двушка в Безбожном переулке! Вы цену можете себе вообразить? Огарев не мог.

Откуда у тебя квартира, Маля?

Папа купил.

Судя по всему, пресловутый ее папа выбился в местные то ли бандиты, то ли бюрократы (это все труднее было различить, да, если честно, и не стоило мараться), и Маля, говоря о нем, всякий раз странно морщилась, словно вдруг наступала на недавно подвернутую ногу. Это Огарев понять как раз мог. Очень мог.

Хороший папа.

Толькобольшенебудемобэтомладно?

А мама твоя кто?

Она умерла.

Моя тоже умерла, Маля. Но до этого работала на почте. Она была…

Огарев подбирал слова – оказывается, это было трудно. Говорить о матери вслух. Вслух говорить о любви.

Так кем была твоя мама, Маля?

Моя мама была шалава!

Огарев даже вздрогнул, словно маленький Яшка, кучерявый, мертвый, смешной, вдруг дунул ему в ухо откуда-то издалека, с того – Огарев очень надеялся, что все-таки света.

Ладно, тогда вернемся к папе. Хорошо?

Нет. Не хорошо.

Она говорила – папа, но так, что это чуть туповатое, глухое, очень детское слово звучало будто плевок. Случайно проглотила что-то нестерпимо горькое, ядовитое – и мгновенно, по-мальчишески, сплюнула сквозь зубы. Папа. Квартира в Безбожном. Кредитка, скромная, серо-черная (вот как выглядят, оказывается, платиновые карты), накрепко привязанная к бездонному и опять же папиному счету.

Маля не считала денег. Просто не знала, сколько их. Вообще не знала. Деньги были всегда.

Это было неприятно. Богатая Маля. Она была богатая.

Грубое, толстое слово.

Не шло к ней совершенно.

Маля как будто чувствовала это – и относилась к деньгам не с беспечностью, которая, несомненно, оскорбляла бы Огарева, да и любого другого честного трудягу, но и не тряслась над ними нисколько. У нее были внятные представления о том, что дорого, а что по карману, – и представления эти до смешного совпадали с огаревскими. Кое-чему он, кстати, сам у нее научился. Смелости. Радости. Тому, что инвестировать надо в воспоминания. Единственная валюта, которая только растет в цене. Давай закажем вот этих каракатиц, вот эти хрупкие сухари, которые, встретившись с белым горьким вином, становятся воздухом, вздохом, хлебом.

Огарев брал бутылку за холодное гладкое горло, Маля тут же прикрывала ладонью бокал. Мне воды, пожалуйста. Почти испуганно.

Почему ты не пьешь, Маля? Хоть глоток-то можно. Нужно даже иногда. Поверь, я как врач говорю.

Не хочу. Просто не хочу.

Почему?

Толькобольшенебудемобэтомладно?

Огарев даже нервничать начал – зашитая алкоголичка? Наркоманка? Он пальцами, губами, замирая совсем не от страсти, проехался по каждой вене. Нет. Все идеально. Нет, нет и нет. Значит, все-таки алкоголичка? Так рано? Немыслимо! Просто не может быть. Медицинский опыт, кривя неприятно рот, подсказывал – может, очень даже может. Идиотская ситуация, конечно. Тысячи мужчин по всей планете не знали, как отобрать у своей женщины, пошатывающейся, жалкой, нелепой, стакан. Огарев не знал, как заставить Малю хоть немного выпить. И она сдалась в конце концов.