Алла Полянская - Найти свой остров

– Мне имя поменяли, Марина. – Матвеев смотрит на сестру не отрываясь. – Я теперь – Максим Матвеев. У тебя сережки были с красными камешками?

– Были, простенькие, бабушка купила. Стекляшки красные, да.

– Я помню. Варенье было такого цвета. Лица твоего не помню, голоса тоже, а сережки запомнил.

– Ты большой уже был…

– Родители убедили меня, что мне все приснилось. Будто я упал с дерева, ударился, поранился – и от страха забыл их, и мальчик в том сне – не я, потому что он Сережа, а я – Максим. Я поверил.

– Конечно, поверил. Ты столько горя перенес, как тут было не поверить…

Марина вздыхает.

– А ты, Ника? Кто ты теперь?

– Я просто Ника. Так совпало.

– Вы можете меня навещать и звонить, и вообще не пропадайте, ребята. – Марина отвернулась к окну. – Надо же, выдумала старуха – кошачьей тропой! Но остальное правильно угадала.

Ника вспомнила кошек, которых взялся делать Иван Григорьевич, вспомнила Буча – а ведь и правда с его появлением многое изменилось. Но это, конечно, совпадение.

– А Игнат? – Ника осторожно подходит к главному вопросу. – Вы не общаетесь?

– Нет, – Марина вздохнула. – Месяца два назад он объявился вдруг. Я его не сразу узнала, вот вас – сразу, а его – нет. Приехал на роскошной машине барином, денег пытался дать… но мне не надо ничего.

– А что он хотел?

– Да что хотел… Вот это самое кольцо хотел выкупить, расспрашивал о том дне, когда мать мне его дала. Я рассказала, а теперь думаю – не к добру он спрашивал. Кольцо я ему не продала, но он попросил разрешения его сфотографировать – и сфотографировал, я в этом ничего плохого не видела. И все, уехал, больше его не видела и не знаю, кто он сейчас, что делает, но что он – сын своего отца, мне ясно, а этого достаточно, чтобы не желать больше с ним встречаться.

– Надо Панфилову позвонить.

Матвеев включает телефон и набирает знакомый номер. Долгие гудки удивляют его, и он звонит Олешко – уж этот точно знает, куда запропал Александр.

– Олешко.

– Паш, это Матвеев. Где Сашка, отчего трубу не берет?

Олешко что-то говорит, и Матвеев поднимается – руки его сжимают сотовый, пальцы побелели.

– Скоро буду. – Он смотрит на сестер потерянным взглядом. – В Панфилова стреляли. Ника, Сашка в больнице. Семеныч добр и ласков, говорят… но лучше ему не звонить.

Ника знает, что это значит. Если Семеныч не рычит на звонящих, Саша, скорее всего, не выживет.

– Там у Пашки есть зацепка, надо ехать.

– Едем. Марина, спасибо тебе. В другой раз, может…

– Телефон мой запишите и свои координаты мне оставьте, теперь уж я не позволю вам потеряться. И буду ждать звонка. Пусть ваш друг будет жив и здоров, я помолюсь о нем.

– Спасибо. Сдается мне, ему сейчас нужны все молитвы, какие только есть, до единой. – Матвеев пожал Марине руку, обнял ее и прижал к себе. – Мы… встретимся еще, вот только разгребем все.

– Будьте осторожны. А я буду молиться о вас. Как всю жизнь молилась. – Марина закрывает дверь, прислушивается к торопливым шагам на лестнице.

– Мам, кто это был? – спрашивает дочь.

– Долгая история. Подожди, вот все соберемся, я расскажу.

Накинув платок и шубку, Марина бежит вниз по лестнице, потом знакомой дорожкой – к старой церкви. Там пусто, полумрак, но Марина знает, к кому пришла. Зажгла свечу, поставила в песок, а сама подняла глаза – спокойный лик Матроны Московской всегда вселял надежду.

– Тебе, Матронушка, помолюсь… за рабов божьих Нику и Максима, Доминику и Сергея… уж ты разберешься. И за раба божьего Александра. Помоги им, Матронушка, помоги, как мне помогала всегда. Им нужна помощь сейчас, спаси и заступись.

Ника лежит на заднем сиденье, голову разрывает тупая боль. Матвеев ведет машину, уже темнеет, но что это значит, если где-то там его друг Сашка Панфилов умирает, а Семеныч добрый и вежливый? Нет, так не должно быть. И думать о плохом не надо.

Что-то ударило сзади машину, ее завертело, развернуло посреди полосы, Матвеев попытался вырулить, но не смог, скользко. И обрыв – обледеневший, крутой, машина накренилась и заскрипела, наклоняясь в темноту. Ника испуганно вскрикнула, а Матвеев подумал, что здесь, похоже, кошачья тропа и заканчивается. Что-то снова толкнуло машину, и она нырнула в обрыв.

Булатов не понимал, как могло случиться, что его жизнь, расписанная по минутам, превратилась в безумную сумятицу. Он спал на раскладушке в чужой квартире, ел завтраки и ужины, приготовленные Стефанией Романовной, которая потребовала, чтоб он называл ее, как и все, тетя Стефа. Он ехал на работу, но все мысли его были заняты бледной задумчивой женщиной, что лежала в спальне, глядя в окно на падающий снег, – иногда ему казалось, что она отсутствует в своем теле, потому что взгляд ее синих глаз был далеким и отстраненным, словно видела она какие-то другие берега, а сюда погостить заглянула. И котенок на подушке рядом с ней – заметно подросший, толстый, мордатенький, – он смотрел на Булатова лениво и иронично. Он точно знал, где бродит его хозяйка.

Когда ему позвонила встревоженная Валерия, он какую-то минуту не мог взять в толк, о чем она ему говорит. Куда могла уехать Ника, которую мучили головные боли, а с лица всего сутки назад окончательно сняли повязку? Да еще вот так, никому ничего не сказав. И Макс тоже хорош…

– Как – уехали?

– Дядя Леша, в этом вся мать. Что-то прострелило, взяла и сделала. У Максима и шансов не было, она умеет людей с пути сбивать. – Марек горестно вдохнул. – Где теперь их искать? Шутка ли – Новгород, это большой город, иголку в стоге сена и то проще найти, у нее ведь нет такого количества всяких идей.

– Так-то оно так, а делать что?

– Думаю, нужно все-таки поехать за ними, глядишь, найдем… Но только Валерия еще не выходит никуда, а клуб…

– Вот ты и останешься в клубе, а я поеду. Возьму на работе отпуск, три года не брал, и поеду за ними. Может, не лишней будет им моя помощь. Выеду сейчас, к утру буду там.

Он боялся признаться себе, что едет за Никой, потому что ему невыносимо находиться далеко от нее, невыносимо не видеть ее, а мысль о том, что следующее приключение, в которое она ввяжется, может оказаться последним, заставляла его увеличивать скорость. Его серый внедорожник был приспособлен к езде по плохим дорогам, и Булатов только надеялся, что не повалит снег.

– Как она может вот так? Ну, казалось бы: живи как люди…

Он осекся. Он поймал себя на том, что пытается втиснуть Нику в те же рамки, что ее отец, и мерилом является ненавистное ею «как люди». То, чего она не принимала и избегала всеми силами, потому что хотела строить свою жизнь самостоятельно и поступать по своему разумению, а не «как люди». Булатов подумал: а как, собственно, живут эти пресловутые люди? И отчего-то вспомнилась Евгения, которая уж точно вписывалась во все социальные установки, но вот ее человеком назвать сложно. Хотя она и жила всю жизнь как люди, делая пакости и думая: ну а что, ведь и все остальные такие же! И в чем-то она права, конечно, и эта ее правота еще больше раздражала Булатова.