Маша Трауб - Падшая женщина

Лето стояло. Ванечка по двору бегал с сачком – бабочек ловил. Два годика только исполнилось. Уже и ложкой сам ел, и одевался. Такой мальчик самостоятельный рос. Очень умненький, не капризный. Сам себя игрой занять мог. И тут почтальонша пришла, извещение принесла. Хотела в ящик бросить, но Лариса к воротам вышла, взяла сама. А на извещении фамилия Петра – Королев. Лариса несколько раз прочла бумажку, пока поняла, что написано.

– Чего стоишь? На почту иди. Перевод тебе пришел! – сказала почтальонша. – Папаша, поди, очухался, денег прислал.

Люди, они такие, пусть и все приняли, молчали, но до поры до времени. Все помнили – от кого сын, да что родила вне брака, ничего не забыли.

– Какие деньги? Мне не надо! – Лариса перепугалась так, как никогда не боялась. – Я не просила!

– Надо, не надо, а получить придется, – обиделась почтальонша, – или мне к тебе еще раз повторное извещение нести? Так я могу и Захарову на работу отнести, если тебе не надо.

– Нет! – закричала Лариса. – Не говорите ему! Пожалуйста!

– Ладно, не буду. Мне-то какое дело? Чего разоралась-то? – Почтальонша вскинула сумку и пошла дальше. А Лариса так и застыла с бумажкой в руках. Проводила пальцем по фамилии и не знала, что делать – неужели он вспомнил, неужели решил дать о себе весточку? Только почему без обратного адреса? Как же она ему ответит?

У Ларисы началась паника. Она схватила Ваню и побежала на почту. Ей не нужны были деньги, она хотела узнать, откуда они пришли. Хоть город, хоть абонентский ящик. Да что угодно! Но на почте ей выдали деньги, заставив пересчитать, – у Ларисы перед глазами мелькали купюры, их было так много, что она сбивалась со счета. И не было обратного адреса. Ничего.

Лариса положила деньги в карман халата – выбежала ведь в чем была – и пошла домой. Деньги она зашила в наволочку и спрятала в шкаф, подальше, на нижнюю полку. Решила потом положить на сберкнижку, для Ванечки оставить. Как их тратить, она не знала. И нутром, внутренностями почувствовала, что ее спокойная жизнь закончилась. Столько времени она ждала хоть какую-то весточку от Петра, и вот теперь, когда уже и ждать перестала, смирилась с судьбой, пришла весть. Только не на радость, а на горе. И горе не заставило себя ждать.

Вечером Захаров вернулся с работы чернее тучи. Лариса поставила мужу ужин, все еще надеясь на чудо. Но чуда не произошло. Захаров узнал о переводе, что было не сложно, – наверняка почтальонша рассказала, что Ларисе, помимо мужа, еще и деньжищи достались несметные. Она думала, что Захаров ее изобьет. Но он и пальцем ее не тронул. Даже руку не поднял. Только после ужина, когда она мыла посуду, пришли двое мужчин в белых халатах.

– Забирайте, – велел Захаров.

– Куда? Кого? – ахнула Лариса, кинувшись в комнату, где спал Ванечка.

Но санитары пришли за ней – взяли ее с двух сторон и повели. Она начала отбиваться, выдергивать руки, но закричать боялась, чтобы не разбудить и не испугать сына. Ванечка плохо засыпал, все ее за руку держал, не отпускал, как будто чувствовал что-то. Она ему уже и песни спела, и по голове погладила, а он все хныкал. Вот и случилось.

– Ты пойдешь с ними, – сказал ей спокойно Захаров. – За сына не волнуйся. Вякнешь хоть слово, сама на себя пеняй. Сына вообще никогда не увидишь.

И Лариса пошла, подчинилась, решила терпеть, чего бы ей это ни стоило, и сделать все, как хочет Захаров, лишь бы Ванечку увидеть хоть когда-нибудь.

Захаров с санитарами привез ее в местную психбольницу. Это здание называлось в округе «мертвым домом». Там действительно пахло мертвечиной. А под забором всегда лежали трупы животных – сбрасывали туда с дороги раздавленных колесами машин кошек и собак. Как будто кладбище животных под забором было. Их забрасывали песком, но только сверху, на скорую руку, и из песка торчали лапы, изуродованные морды. Без особой нужды к «мертвому дому» никто не подходил, все жители пользовались обходной дорогой, пусть дальней, но спокойной. И водители местные по этой дороге не ездили – обязательно кого-нибудь собьешь, потом колеса отмывать.

– Какой у меня диагноз? – спросила Лариса у врача, который заполнял ее карту. Врач не ответил, не оторвал взгляда от неразборчивых записей.

– Что он вам велел написать? – спросила еще раз Лариса.

– Слабая воля, сильная внушаемость, – ответил врач, так и не найдя в себе сил поднять голову.

– У меня слабая воля? – захохотала Лариса. – Да, он прав. У меня слабая воля. Очень слабая. Иначе почему я его еще не убила, а жила с ним как жена? Почему? Да, у меня слабая воля. Правильный диагноз.

Она хохотала и не могла остановиться. Это была истерика. Слезы лились градом по лицу, а губы растянулись в улыбке, как в конвульсии. Неделю Лариса жила спокойно. Лежала на кровати, подтянув колени к животу, – живот болел, то ли от стресса, то ли от того, что она не могла есть. Не хотела ни еды, ни воды, ничего. Только лежать и ничего не испытывать. Чтобы уснуть, забыться хотя бы на короткое время, она представляла себе старую спрятанную в шкафу наволочку, в которую зашила деньги. Она мечтала о том, как выйдет отсюда – не будет же Захаров держать ее в «мертвом доме» всю оставшуюся жизнь, – достанет деньги и уедет с Ванечкой далеко-далеко, на первом поезде, в который успеет заскочить. И все у них будет хорошо.

Но спустя неделю к ней зашла медсестра и, стараясь не смотреть в глаза, сделала укол. И для Ларисы начался настоящий ад. Она узнала, что такое быть сумасшедшей. Тело ее не слушалось, в голове стоял звон, изо рта текла слюна. Лариса хотела закричать, но губы были чужими, и рот чужой. Она перестала различать предметы. И боль, была еще боль, которая раздирала все тело. Так больно ей не было никогда. Хотелось отрезать руку, ногу, голову, лишь бы боль прекратилась. Сквозь эту боль, стекающую по подбородку слюну, сквозь туман, застилавший глаза, она увидела перед собой Захарова, который стоял и внимательно на нее смотрел. Но Ларисе казалось, что он далеко и смотрит, как будто с потолка.

– Тебе больно? – спросил Захаров.

Лариса хотела ответить, что да, больно, хватит, прекрати эту пытку, но не смогла ничего сказать. Только замычала. И Захаров засмеялся и ушел. Лариса начала кричать, громко. Хотя это были не крики, а звериный нечленораздельный вой. Она хотела спросить, как там Ванечка, но чьи-то чужие руки привязали ее к кровати. Она дергалась, вырывалась, но было бесполезно.

Сколько прошло времени – несколько дней, недель, месяц – неизвестно, пока Лариса не догадалась, что она «на особом положении». Ее не кололи каждый день. Но каждый укол означал визит Захарова. Боли, такой, как в первый раз, уже не было, но появилось другое чувство – она больше не человек. Даже не животное. Она вообще никто. Тупое, безвольное существо, которое различает только одно лицо человека, изуродованное садистской усмешкой, которого она называла своим мужем, которому поверила и отдала самое ценное, что у нее было, – сына.