Мария Метлицкая - Дорога на две улицы

Однажды сказала матери:

– А ведь ты Бориса не любишь!

Сказала, как укорила.

Нина Ефремовна пожала плечами:

– Любить тебе положено, Лена. А мне положено уважать или нет.

– Уважаешь? – недобро усмехнулась Елена.

– Смотря за что, – спокойно ответила мать.

– И за что же? – уточнила дочь.

– За успехи в работе, – ответила та.

Ко всем мужчинам, оставившим прежнюю семью, она относилась с презрением и некоторой брезгливостью. Любимый муж дочери и ее зять из их числа не выбивался. Про себя хладнокровно замечала: Елену любит, к детям неравнодушен. Не пьет и, скорее всего, не гуляет. Хотя кто его знает – один ведь раз случилось. Так что веры ему теперь нет. Жестко, но, как считала она, вполне справедливо. И всю жизнь оставалась с ним на «вы». Не забывая сохранять дистанцию.

Головка у Никоши начала расти в три месяца. Первой, как ни странно, заметила это Ирка, крикнув: «Ой, наш Никошка похож на марсианина!»

Марсиан, разумеется, никто не видел, но рисовали их и правда головастиками с тонкими ручками и ножками.

К специалисту пошли через месяц, поборов Еленин страх.

Все подтвердилось – да, гидроцефалия и как осложнение, скорее всего, ДЦП. Этот вариант очень возможен. Дай бог, чтобы встал, пошел и держал в руках ложку. Про умственное развитие было все понятно – никто не знает, куда кривая вывезет. Среди таких людей бывают и гении, и…

ДЦП, слава богу, не подтвердился. А вот головка… Голова росла у малыша, что называется, не по дням, а по часам. Почти в прямом смысле. Ольга называла брата Одуванчик. И вправду – одуванчик! Тельце тоненькое, а головка…

Врачи успокаивали – тела наберет, и голова не будет так бросаться в глаза.

Оставалось только надеяться! Ждать и надеяться. И еще – трудиться, трудиться и трудиться. Всем вместе, всей семьей. Но главное – Никошке и Елене.

– Только надежда и вера! И тяжкий, ежедневный, титанический труд! – объявила старая профессорша, непререкаемый авторитет в детской невропатологии, с огромным трудом и долгими уговорами выуженная из Подлипок, со старой дачи, где она мирно проводила пенсионный досуг, разводя уникальные и редкие заморские цветы.

А на прощание добавила:

– Все у нас, у медиков, получается не по-людски. Сапожник без сапог, как говорится.

Никоша сел, встал и даже пошел – медленно, шатаясь, как пьянчужка.

Говорить начал поздно, но все и сразу. Первая фраза: «А где Леля?»

Заревели хором – и Елена, и Ольга. Даже Ирка хлюпнула носом? Или – хмыкнула?

Да бог с ней. Не до нее.

Вся жизнь семьи теперь, что вполне понятно, крутилась вокруг этого мальчика – кареглазого, кудрявого, темноволосого и очень хорошенького.

По характеру Никоша напоминал Ольгу – не капризный, терпеливый и послушный. Даже когда его сильно мучили головные боли, он клал голову на колени сестре или матери и просил «погладить волосики».

Борис сына обожал. Ни одна из дочерей не видела от него столько любви и нежности.

Ольга часами читала брату книжки, пока тот не засыпал. Среди ночи мальчик часто просыпался и снова звал Лелю – «погладить волосики, попить и почитать». Ни отца, ни мать Ольга не будила. Зевая, садилась на Никошину кровать и выполняла все пожелания.

Ирка заявила, что «ночные бдения» ей мешают, и потребовала отдельную комнату. Борис отдал ей свой кабинет. С ней уже предпочитали не связываться.

Копили денег на Крым, так необходимый Никоше. А денег на всех не хватало – меньше, чем на два месяца, ехать смысла не было.

Решили, что поедут Елена, Никоша и Леля – без нее Елена не управится.

Ирке были предложены каникулы у бабушки в Ельце. Разумеется, скандал не заставил себя ждать.

Она выкрикивала, словно выплевывала, страшные вещи. Что «этот калека лишил ее всего: и покоя, и нормального отдыха». Что «все носятся с ним, как с писаной торбой».

И еще много чего, что Елена уже не слышала – просто закрыла ладонями уши.

Борис, каменея от ужаса и брезгливости, сказал, что никакого моря она не получит – теперь уж наверняка.

Была куплена путевка в лагерь, на все три смены, и Ирка быстро утешилась – в лагере и кино, и танцы и кадрежка от души. Короче, есть где разгуляться.

Уезжая, не попрощалась ни с отцом, ни с матерью. Сестре бросила:

– Следи, чтобы твой урод от радости не утоп! – и, хохотнув, громко хлопнула входной дверью.

– За что? – спросила Елена мужа.

Он вздохнул:

– У всех свой крест, Лена. У всех.

– Не много ли? – усмехнулась она. – И Никоша, и эта… – и она передернула плечами.

Борис кивнул – многовато. А деваться некуда. Обратно не отзовешь. Он обнял ее.

– Справимся, Ленушка. Справимся! Ведь другого выхода у нас нет, верно?

Елена кивнула:

– И еще у нас есть Лелька и Никоша! – всхлипывая, добавила она.

Он, гладя ее по волосам, кивнул:

– Вот именно. И кто скажет, что мы несчастные?

Море было каждый год, это не обсуждалось. К тому же Никошины успехи после двух «морских» месяцев были очевидны.

Они замечали и отмечали каждую мелочь, на которую бы не реагировали родители здорового ребенка. Пальцы крепче держат ложку, пробует есть вилкой, в море, которое он обожает, не идет, а бежит. Неловко, но бежит. С детьми на пляже общается легко, быстро находит друзей и в играх почти не отстает. Слепил (не без Лелиной помощи, но все же) песочный замок и корабль. Собирает разноцветные камешки и ракушки, а потом, опять вместе с сестрой, раскладывает их по размеру и цвету. Ест замечательно, требует арбуза и персиков.

Леля не отходила от него ни на шаг. Елена умудрялась и покемарить, и от души поплавать.

Перед сном дочка купала брата под прохладным душем – закаляла. На ночь читала книжки – их Никоша обожал.

Елена наблюдала за дочерью – девочка чудная, ответственная, ловкая. Нежная, терпеливая, услужливая. Мать умоляла ее найти подружек по возрасту и немного отвлечься. Та отказывалась и убеждала, что она, мать и Никоша – лучшая компания. И другой не надо.

Радоваться бы, а на душе почему-то беспокойство и тоска. Оттого, что видит и понимает, как, скорее всего, дочь будет строить свою жизнь – собой пожертвует наверняка, кинет свою жизнь под ноги. Вот только вопрос – кому? Каков будет этот человек? Оценит ли преданность и жертвенность? Или воспользуется этим? Нелегко «жертвам» на свете живется – и Елена думает про Гаяне.

В то лето снимали две комнаты в Судаке, саманный домик с фруктовым садом находился в десяти минутах от моря. Да и с хозяйкой повезло – полная немолодая одинокая женщина, по имени Раися, из крымских татар, была радушна и гостеприимна. Деньги брала копеечные, позволяла обирать фруктовые деревья и каждую субботу жарила сочные чебуреки – огромный эмалированный таз. На крошечном огороде позади дома, на выжженной, пропитанной солью и солнцем земле, росли огромные и кривые розовые помидоры необыкновенной сочности и сладости.