Ольга Столповская - Куба либре

Я подозвала официанта и заказала томатный крем-суп. Не люблю мясо.

Шло время, меня уже стало клонить в сон, а суп все не приносили. «Они его готовят, а не разогревают, как бывает в наших ресторанах», – успокаивала я себя.

И вот наконец появился официант с тремя мисочками, две он с поклоном поставил перед влюбленной парочкой, а одну передо мной, сделав при этом куртуазный жест наподобие реверанса.

– Ла крема! Томато! – многозначительно произнес он и стремительно скрылся.

Я с жадностью схватила мисочку.

Что это?! Клей?! Или что-то похуже? Нечто беловатое, напоминающее клейстер, которым клеят обои. А где же «томато»?

Я зачерпнула ложку «ла крема», и со дна всплыла красная гадость типа консервированной томатной пасты, которую использовали в лохматом СССР для приготовления борщей.

Я решительно не могла это есть. Никак.

Скосив глаза за соседний столик, я увидела, как парень и девушка, влюбленно глядя друг на друга, с аппетитом уминают точно такой же клейстер, в котором, изображая мясо, плавают кусочки докторской колбасы.

Здесь номера были, и стоили они от трехсот пятидесяти евро и выше. Работник отеля показал мне комнату. Она не была какой-то особенной, так себе комната. Гораздо больше мне понравилась темнокожая горничная в форменном черном платье, белом передничке и белой наколочке из накрахмаленного кружева в волосах. Интересно, она входит в цену за номер?

В любом случае я была готова взять номер на сутки.

На ресепшене никого не оказалось. Во ожидании портье я клевала носом на мягком сиденье в холле, как вдруг мой телефон подал голос. Звонила свекровь. Мы не сказали ей о моем отъезде.

Я нажала кнопку и как можно бодрее сказала:

– Здравствуйте! Как вы поживаете?

– Почему он такой нервный?

– Он нервный? – насторожилась я.

– А вы не заметили?

– Ну, может быть, немного.

Врач нам сказал, что лучше со всем соглашаться, не пытаться ее переубедить, поэтому я не спорила.

– Почему, как вы думаете? – настаивала она.

– Не знаю.

– Вы давите на него.

– Как? В чем?

– Во всем, а он срывается на меня. Кричит.

– Вы не переживайте, на меня он тоже иногда кричит. Это ничего.

– Как ничего? Человек постоянно на взводе!

– Я постараюсь не давить.

Я не хотела ей говорить, что у меня дорогой роуминг. Вышла на улицу, чтобы не шуметь в холле.

– Вы мне скажите, вы, вообще-то, молитвы читаете? – спросила свекровь.

– Конечно.

– Какие?

– «Краткое правило» утром и вечером. Если успеваю, то «длинное». «Акафист Богородице» читаю, «Символ веры», «Отче наш» перед едой, – радостно отрапортовала я.

– Это плохие молитвы. Я дам вам хорошие. У вас есть ручка записать?

– Сейчас поищу, – сказала я и выключила телефон.

В уме я пересчитала деньги и поняла, что роскошествовать в «Сентрале» получится не больше шести-семи дней. А что потом? Менять билет?

Подошел нищий и предложил купить у него газету «Грандма» с Лениным на первой странице. Я отказалась.

Тогда он предложил кокаин. Я снова отказалась.

Тогда он предложил купить кубинский цент за американский доллар, показывая, что на монете есть портрет Че.

– Польша? Германия?

– Россия.

– О! Россия! Говорит и показывает Москва! Говорят все радиостанции Советского Союза! Дружба! Спутник!.. Э… На здоровье!

Когда глаза открылись, я чуть не заорала. Надо мной склонился Алехандро. Его лицо было совсем близко, и я невольно отшатнулась.

Он сгреб меня в охапку.

– Ми рейна, я тебя искал по всей Гавана-Вьехо!

– Отпусти меня! Я хочу уехать! Я поеду в офис «Аэрофлота» и обменяю билет на ближайший рейс!

– Я тебя не отпущу!

– Здрасьте! Я в полицию обращусь!

– Ми рейна! Ты можешь сдать меня в полицию, но ты сама сказала, что тебе было плохо в Москве. Куда же ты поедешь?

– Я такой человек, мне везде плохо!

Я зарыдала.

Он поставил меня на землю, заглядывал мне в глаза, тряс за плечи, просил сказать ему правду.

– Какую правду? Какую правду ты хочешь услышать? Не связывайся со мной! Оставь меня в покое!

В конце концов он окликнул знакомого таксиста, мы забрали мой чемодан и вернулись на касу.

Я рухнула на кровать. Засыпая, услышала, как пропищала эсэмэска. Наверное, от мужа.

Я вдруг осознала, что сильно скучаю по мужу, но почему-то не хочу возвращаться в Москву. Представила себе Шереметьево, серый снег, пробку на Ленинградке, толстые животики и вторые подбородки прохожих.

Жаркий воздух пронизан регги и всевозможными запахами. Музыка здесь на каждом шагу: льется из распахнутых окон, брызжет из проносящихся авто, лавиной хлещет из ресторанов, кафе, баров на каждом углу.

Алехандро, заслышав очередную мелодию, начинает подпевать и пританцовывать. Песня о любви.

Мы идем по улице, он поет и посылает мне воздушные поцелуи, прижимает ладони к сердцу и воздевает руки к небу. Срывает алые цветки с какого-то дерева и вставляет мне в волосы. Цветки, как ни странно, не падают. Как в индийском кино.

Солнце превращает в перламутр облупившуюся штукатурку на стенах, рисует тенями балконных решеток причудливые узоры.

Прохожие не удивляются поющему Алехандро, они уважают «энаморадо» – влюбленных. Все улыбаются, некоторые подпевают.

Алехандро хватает меня за руку, и мы ныряем во дворик, где стоит небесно-голубой жигуленок, о который облокотились две томные большегрудые кубинки в ярких платьях. Одна в оранжевом, другая в розовом.

Вокруг бегают пестрые куры. Пушистая белая собачка тявкает на них, спрятавшись под бампером.

Поднимаемся по лестнице на второй этаж, заходим в комнату. Нам навстречу, радостно восклицая, поднимаются две старушки, испанки.

– Педро! Смотрите, кто пришел!

Нас усаживают на обитые алым дерматином стулья, и одна из старушек принимается варить кофе.

Алехандро подходит к статуе Мадонны в обрамлении елочной гирлянды и искусственных цветов и молится на испанском. Незанятая стряпней старушка включает гирлянду, лампочки начинают весело мигать.

– Это Очун, женское начало, – поясняет мне Алехандро.

– Богородица? – уточняю я. – В смысле, Дева Мария? Мадонна?

– Да, богиня Очун, сантерийя, – поясняет он.

Я читала в путеводителе про распространенный на Кубе религиозный культ «сантерия», возникший из слияния католицизма и африканских верований.