Денис Драгунский - Нет такого слова (сборник)

Мальчик сует в стакан трубочку, выходит на невыносимую улицу.

Я смотрю на китаянку за стойкой. Она громко разговаривает по телефону. По-китайски, разумеется. Тынь-пынь-дынь-фынь.

У меня по спине ползет струйка холодного пота – несмотря на жару.

Я понимаю, что я ее понимаю. Все понимаю, что она говорит. Наверное, это бывает перед смертью, думаю я. А вдруг я уже умер? И это моя душа все понимает?

Китаянка за стойкой говорит:

– А тын ше вон ком то мо ро фу кын быц!

Я понимаю, что это значит:

– Думаю, она завтра не придет. Ух, тварюга!

Но почему я ее понял?!

Я прикрываю глаза. В коричневой тьме, как на школьной доске, выплывают слова:

– I think she won’t come tomorrow! Fucking bitch!

Ага. Выходит, я пока живой.

Чернокожий мальчик со стаканом возвращается добавить льда.

В пятницу наш пустоватый «Гранд-отель Сальтшобаден», расположенный в 30 км от Стокгольма, вдруг посетило оживление. Гости съезжались на дачу. Они вылезали из дорогих машин и, катя за собою чемоданчики на колесиках, входили в стеклянные раздвижные двери отеля.

Некоторые дамы уже были одеты очень пышно:

в бально-вечерние платья, шелковые, парчовые, какие хотите. Колыхание обнаженных спин, едва прикрытых бретельками. Другие дамы, одетые обычно, ныряли в свои номера и выныривали торжественно и чудно переодетыми.

Кавалеры выходили в коридоры и холлы во фраках. К вечеру все собрались в одном из залов ресторана, долго там шумели и хохотали. Я решил, что это какая-то корпоративная вечеринка. Но бармен объяснил, что это – свадьба.

Интересные дела. А где жених и невеста? Где банкет с нестройными криками и аплодисментами? Ничего подобного. В субботу с утра пораньше эта публика, скушавши завтрак в компании двух десятков постояльцев (нас грешных то есть), тут же переоблачилась во фраки и платья и продолжала веселиться. Обедали они отдельно, ужинали тоже.

Да, но где же молодые? И вот часов в одиннадцать вечера распахивается дверь и в гостиницу влетают жених и невеста. Жених в сюртуке, именно в сюртуке, а не во фраке, взмыленный, с расстегнутым крахмальным воротничком и без бабочки, катит чемодан на колесиках. То, что это жених, мы поняли по невесте, ибо это была она: в огромном белом платье со шлейфом. В диадеме. С букетиком цветов в левой руке. На запястье левой руки у нее была петелька от шлейфа – то есть она свой шлейф сама и несла. Она была грандиозна ростом и объемом. Вся розовая и выпирающая из декольте. Но очень милая лицом. Жених был высок, плечист и тоже очень крепок. Они получили ключ от номера и погрузились в лифт.

Я подумал, что они из церкви или из ратуши. И все ждал, когда они выйдут из номера, пройдут через холл и присоединятся к гостям.

Они так и не вылезли. Напротив, из ресторана к ним в номер пронесли ведерко с шампанским во льду и два бокала.

Свадьба меж тем продолжалась. Господа во фраках и дамы в сверкающих платьях разгуливали по всей гостинице. К полуночи все затихло.

«Я по-русски говорю, я казашка. С мужем оказалась в Латвии, а там независимость, и вот переехали. Муж никогда не работал, ни в Латвии, ни тут. Всегда так – устроится на работу, а через три дня: “У меня плохие новости”. Что такое? “Уволился”. Почему? “Потому что дождик пошел”. А я день и ночь работала. Вот такое говно муж попался, простите, пожалуйста. Я его прогнала, осталась с двумя детьми, они уже в институте учатся, мальчик и девочка, хорошие. Ничего, первое поколение в эмиграции всегда на плохой работе. Хотя я с высшим образованием, в Алма-Ате лекции по сопромату читала, и папа у меня был профессор.

Мать – ужасный человек. Заставила меня усыновить детей сестры. У нее план был. Сейчас расскажу. Дети ужасные. Приехали с пачками долларов, я столько денег разом никогда не видела, и губы ломают – где эта ваша шикарная Швеция? Учиться не хотят, работать не хотят, чуть что – за кухонные ножи хватаются и пыряются. Всё жрут, моим детям ничего не оставляют, все из одежды, что не ихнее, нарочно запачкают или порвут. Я им компьютеры купила. Вещички покупала на свои последние. А мать мне по телефону орет: “Пока детей на ноги не поставишь, чтоб никакой мужчина в твоей жизни не появлялся!” Жуткая сволочь мать. Они туда же – как ко мне кто придет, они тут же: “Кто такой? Зачем пришел? Когда уйдет?” Поганые детишки. Мальчик по порносайтам лазит, у девочки начались лесбиянские наклонности.

У них план такой был: они на меня заявят, чтобы меня родительских прав лишили, и им сразу позволят бабушку – то есть мою мать – сюда выписать. Это мать все придумала, она уже на чемоданах сидела. Они заявили, что я им куска хлеба не давала, орала и била, – и вот пусть меня лишат прав, а родную добрую бабушку им сюда. Не вышло! Меня прав лишили, а их направили в нормальную семью к шведам. Я думаю, что им даже повезло. Людьми станут. А у меня парень появился, швед.

До пенсии уже недолго, но пенсию я хорошую не получу, чтобы получать полную пенсию, надо сорок лет в Швеции проработать, а у меня едва двенадцать на сегодняшний день. Будет в лучшем случае пять тысяч крон, это если дети кормить не будут, я просто с голоду подохну. Но дети у меня хорошие. И вот парень появился. Ну, я пошла. До свиданья, хорошо отдохнуть!»

Свойство русского человека (и казахского, выходит, тоже) – за пять минут рассказать всю свою жизнь в подробностях и с картинками.

В Стокгольме в небольшом торговом центре я увидел замечательного продавца в отделе трикотажно-бельевых шмоток. Это был настоящий шведский мачо. Косящий под бандитто. Хорошего роста. Плечистый и крепкий, с шарами мускулов, которые перекатываются под тонкой недешевой фуфайкой. С темно-рыжим ежиком и такой же трехдневной щетиной на обветренных щеках. С жестким просверком голубых глаз из-под нависших надбровий. С тяжелой челюстью. С серьгой в ухе. С татуировкой на запястье. С гайкой – то есть сверкучим перстнем – на мизинце. Мрачный. Отрывистый. Неразговорчивый. Чем-то недовольный. Брезгливо перекладывающий маечки и трусики с места на место. Время от времени пристально озирающий весь торговый зал.

Вот я и подумал…