Елена Модель - Благодетельница (сборник)

– А дальше что?

– А дальше сыграли свадьбу. Про меня она в ту же минуту думать забыла. Вещи собрала и, не прощаясь, съехала. Проходит где-то около полугода. Вдруг объявляется, красавица, и прямо с порога заявляет, что я у нее самый близкий человек на свете и идти ей больше не к кому. Ну, думаю, видно, дела у нее плохи, раз такие объяснения в ход пошли. В общем, слово за слово. Выясняется: муж у нее оказался бывшим гестаповцем. На Украине полицаем работал, а в конце войны вместе с немцами отошел. Видно, очень ценный кадр был, раз они его с собой прихватили. Так вот, гестаповец этот во время медового месяца вел себя вполне прилично. У них даже что-то вроде страсти приключилось. Маргарита говорила, что он ее сексуально совершенно потряс. И это в шестьдесят пять лет, представляешь? Потом медовый месяц кончился, и он запил. А в пьяном виде оказался совершенно невменяемым. Видно, тосковал по своей военной специальности и все искал, кого бы прибить. А тут Маргарита подвернулась. За неимением другого врага он начал ее поколачивать. Она ему говорит: «Будешь так себя вести, я пойду в полицию и расскажу, кем ты был во время войны». А он только ржет. «Я, – говорит, – за это от немецких властей повышенную пенсию получаю, как ветеран».

Тут уж Маргарита струхнула. Жаловаться, стало быть, некуда. Живет и терпит, как в концлагере. И вот она ко мне за советом прибежала. Сидит, трясется, как зачумленная. Стала мне синяки показывать. Жуть какая-то. Я ее в машину посадила и в полицию. Заявку у нас приняли, мужа вызвали. Сделали ему серьезное внушение и отпустили. После этого случая Маргарита опять надолго пропала. Ну, думаю, не появляется – значит все хорошо. Где-то через два месяца звонит посреди ночи. Рыдает, просит о встрече.

– Приезжай, – говорю, – что же с тобой делать.

Появляется. Я ее не узнала: исхудала до костей, лицо опухшее, глаза красные, навыкате. Мне даже страшно стало.

– Что с тобой? – спрашиваю.

А она говорит:

– Задушил меня, фашист проклятый.

– Как это так – задушил?

– А вот так, – говорит, – ночью подкрался, когда я спала, подушку мне на голову, и сам как навалится. Потом видит – я не дышу и дергаться перестала. Тогда он меня бросил и спать пошел – пьяный. Он-то думал, что я умерла, а я, видишь, очухалась и сразу к тебе.

Я ее опять в полицию повезла, по дороге говорю:

– А я-то думала, у тебя все в порядке.

– Какой там в порядке! Он после нашего похода в полицию совсем озверел. Телефон с корнем вырвал, дверь на замок, пьет запоем, меня из квартиры не выпускает. У нас иногда по три дня еды не было.

Я ей говорю:

– Так ты бы в окно на помощь позвала!

Маргарита глаза вытаращила, ладонью рот закрывает.

– Что ты, – шепчет, – что ты! – и по сторонам озирается, как безумная. – Он нож под подушку положил, говорит – рыпнешься, вообще зарежу. Вот так Маргарита замуж сходила.

– А дальше-то что было? – спросила Марина, испуганно выглядывая из сигаретного облака, как леший из болота.

– А дальше ее мужа в психушку упрятали пожизненно, а она теперь гестаповскую пенсию получает и живет себе припеваючи. В общем, справедливость восторжествовала.

– Дусенька, кофейку нам, пожалуйста, сделайте! – крикнула Света.

– Готов уже, – недовольно откликнулась Дуся, – сейчас принесу.

– Так, значит, все-таки стоило помучиться, – сделала вывод Марина.

– Марин, ты чего, она же чудом жива осталась!

– Ну и что. Если хочешь знать, то, что я в Москве до сих пор жива, тоже можно считать чудом. Так что давай, оформляй документы.

– Когда?

Света стояла у окна и смотрела на ночную Москву, слегка притихшую, но живую. С ее седьмого этажа открывалась широкая панорама. Вдалеке огни трех вокзалов, и даже ночью видны остроконечные башенки на матовом небе. Справа Елоховская церковь парит золотыми куполами в вечности. Машины режут тишину моторами, и огни, огни до самого горизонта. Света любила Москву. Это был ее город. Он был ей близок и понятен, как человек, с которым прожито тридцать лет бок о бок. Здесь осталось все самое главное: детские воспоминания, первый запах зимы, поднимающийся от холодной земли в сквере на исходе октября, веселая кутерьма вокруг сеток с арбузами, заснеженный двор с одинокими фонарями на морозе или февраль с бешеным ветром и вьюгами, которые уже прижимает, прижимает к земле весенняя влага, и крик наглых ворон, разжиревших на московских помойках… Все это, хорошее и плохое, было частью ее самой. И только здесь – в Москве – ее заграничная жизнь становилась значительной и интересной, как выходной наряд, который интересен, только когда есть достойный повод его надеть.

Как хорошо все было тогда, после выпускного вечера, – думала Светлана. – Какой прозрачной и ясной казалась жизнь. Вот школа, вот друзья, вот папа, который может все, а вот она, Светлана, дочка дипломата. И перспектива уже определена – жених, иняз, работа за границей. И вдруг цепочка оборвалась. То есть, все осталось на месте, только папы не стало. Он умер от инфаркта на рабочем месте в сорок пять лет. И вся башенка, которую он успел построить, накренилась, покачалась-покачалась на одной ножке и рухнула, похоронив под своими обломками все надежды на легкую жизнь. Сначала исчез мидовский жених, видимо, отправился на поиски невесты с папой. Мама, которая нигде никогда не работала, оказалась ни к чему не способной и от растерянности впала в какое-то полудетское состояние. Свете пришлось брать все в свои руки. Она была уже на втором курсе. Продали дачу. Денег хватило до конца института, а дальше нависла угроза нищеты, страшной и до сих пор не знакомой. Света переходила с одной работы на другую, но повсюду заработанных денег хватало только, чтобы не умереть с голоду. Промучившись таким образом пару лет, она, наконец, устроилась переводчицей на выставку. И началась совсем другая жизнь, полная приключений и опасностей. Встречи с иностранцами, заметание следов, столкновения с комитетом госбезопасности. Русские мужчины казались ей совершенно непривлекательными. Она, как и большинство ее коллег, хотела замуж за иностранца. Шел год за годом, женихи появлялись – красивые, гладкие, самоуверенные, благоухающие дорогой, незнакомой жизнью. Приглашали в рестораны, делали подарки, страстно влюблялись и со слезами на глазах уезжали домой, к женам. Светлане шел тридцатый год, и она заскучала. Грустные перспективы затуманили ее красивую головку. Ждать больше нечего, – решила она. И тут, как это часто бывает, на смену отошедшей надежде пришла удача.

Светлана шла по улице Горького, был март. Весна бушевала вовсю, срывая с крыш сосульки и растапливая снег в серую хлябь под ногами, она безобразничала на московских улицах, заражая людей безудержными желаниями и беспричинным оптимизмом. Света с восторгом месила жидкий снег и, расстегнув дубленку, дышала так глубоко, как будто хотела вобрать весну в себя, всю, без остатка. Она шла от Пушкинской площади вниз, к Интуристу, и вдруг увидела на углу у телеграфа высокого господина в легком плаще и меховой ушанке на голове. Так мог одеться только иностранец, имеющий смутное представление о погодных условиях в Москве. Мужчина нервничал. Он поминутно смотрел на часы и беспокойно озирался по сторонам.