Михаил Нисенбаум - Почта св. Валентина

Стемнин вспомнил, как Вика ложилась на кровать на спину, распускала волосы до полу и заплетала косичку, глядя в потолок. В груди потеплело. Когда Виктории не было рядом, он разглядывал ее слова, движения, выражения глаз, точно счастливо украденные драгоценности. Он был благодарен Вике еще и за те поводы для остроумия, которые она щедро ему давала. Вчера она спросила:

– Ты видел фильм «Дикая орхидея»?

– Нет.

– То есть это другой фильм. Тоже «Дикая орхидея», только там другой сюжет, другие актеры. И название как-то изменено. Не «Дикая орхидея», а…

– «Три товарища».

Вика совсем было собралась обидеться, но в последнее мгновение передумала и шлепнула его по руке.

Как-то в разговоре она сказала: «Когда я без телефона, я как потерянная. Причем со страшной силой». Он тогда подумал, что слово «потерянная» вообще очень к ней подходит. Вика не могла сосредоточиться на одной мысли, поминутно меняла планы, смотря фильм, не следила за основным сюжетом, но подмечала какие-то мелкие детали, не имеющие прямого отношения к происходящему. Например, говорила, что ей нравится расцветка юбки у смертельно раненной героини. Тождество с самой собой было для нее непосильной задачей. Вдруг она принималась говорить, что хотела бы бросить скрипку и перейти на саксофон. Переехать в Таллин, постричься наголо или выучить арабский. Она ежеминутно мечтала быть где-то в другом месте, говорить на другом языке с другими людьми, переписать каждую страницу своей жизни. Но, поскольку жить приходилось в нынешнем сценарии, все действующие лица, их реплики, характеры, костюмы, все декорации и музыкальное сопровождение казались ей необязательными, ошибочными, требующими замены. В том числе и главная героиня сценария – она сама.

Виктория была хрупкой, беззащитной, и рядом с ней Стемнин открывал в себе неведомую силу. Ее неустойчивость, колебания, метания подчеркивали его твердость, мужественное великодушие, которое он предлагал своей возлюбленной в качестве опоры. Все зависело от того, в чье видение она в конце концов поверит. Для этого он и писал ей письма.

Дверь Отдела свиданий открылась, и на пороге возник невысокий паренек. На нем была черная кожаная куртка, посыпанная тающими снежинками, кое-где уже превратившимися в прозрачные черные капли. Владислав Басистый не сразу узнал клиента, которого не видел с сентября.

– Здравствуйте, милейший Сергей Юрьевич! – приподнялся он, не переставая освещать визави лучезарной улыбкой. – Как поживаете? Какими судьбами к нам? Новый заказ?

– Да какой уж там новый. За старый вносил остаток суммы. Раньше не получилось, – хмуро сообщил Сергей Соловец.

– Ну садитесь же, садитесь! Вот сюда, на диванчик… Чаю? Кофейку не желаете? Растворимый, зато бразильский. Нет? Расскажите же, как все сложилось у вас с… э-э-э… Риммой… нет, простите, дайте вспомнить… Урсулой?

– Ульяной.

По тому, как потемнело лицо Сергея Соловца, стало очевидно, что хмурое настроение связано и с Ульяной, и с самим Басистым. Как обычно бывало в трудных ситуациях, улыбка руководителя Отдела свиданий стала еще доброжелательней:

– Надеюсь, она в добром здравии? А вы? А дядюшка?

Соловец расстегнул куртку и прошелся по комнате.

– Все здоровы, благодарю.

– А ваши отношения… Ваша история, с Ульяной, конечно, – простите, память уже подводит, – она продолжается?

– Продолжается.

– И что же? Все ли благополучно?

– Плюс-минус.

– Вас что-то смущает, Сергей Юрьевич?

– Да, смущает. Очень смущает. Как-то все вышло нечестно. Понимаете? Помните? Ведь все это вы придумали. Шарики на балконе, сад, музыка у реки, весь этот луна-парк. А я что? Я так, на бережку сидел. А-теперь-внимание-вопрос: с кем вы познакомили мою девушку? Со мной или с собой? – Сергей Соловец вызывающе смотрел Басистому в лицо.

– Ну что ж, Сергей Юрьевич, на этот вопрос отвечать нужно. И мне и вам. Давайте внимательно посмотрим вокруг. Да что далеко ходить, давайте посмотрим на вас. Вот, например, черная кожаная куртка. Она ваша? Вы ведь не станете отрицать?

– Чего тут отрицать. Носить кожаные куртки вроде не запрещено.

– Правильно, не запрещено. Но разве вы ее сами шили? Сами выделывали и красили кожу, сами клепки вставляли?

– И?

– Не спешите. Прическа ваша – вы ведь не сами стрижетесь?

– Ну дальше-то что?

– Рубашку тоже покупали в бутике?

– Рубашка куплена на Корфу. Куда вы клоните?

– И обувь, и перстень на пальце, и сумка – все не вашего производства, если можно так выразиться. Более того, ни вы, ни я по важнейшим своим показателям – рост, цвет глаз, оттенок кожи, возраст, темперамент и тому подобное – не собственного производства. Так ведь?

– Не спорю. – Соловец теперь смотрел с напряженным недоумением, внимательно ожидая от фокусника незаметного пока подвоха.

– Но вы – это безусловно вы, а я – это я. И если вы выбрали такую куртку или рубашку, если согласились их на себя надеть, то они характеризуют вас, а не только тех, кто их вам предложил. Заметьте, все люди без исключения таковы. Даже нудисты. Вы – это не только то, что вы сами сказали-сделали-придумали. Вы – это то, что вы выбрали и на что согласились.

– Понятно, – сказал обезоруженный и присмиревший заказчик. – Я к тому, собственно, что дальше выяснится, мол, я не такой. Из меня петарды с фонтанами не вылетают. А мне бы хотелось самому – таким, какой я есть…

– Я вам так скажу, Сергей Юрьевич… Если вы захотите удивить девушку – в хорошем смысле слова, – вы сумеете. Это в природе всякого мужчины, просто обычно мы ленимся, успокаиваемся, привыкаем. Опускаемся до избитых форм. Считайте то, что произошло с вами в сентябре, не подарком, а уроком. Подсказкой. Ведь для того, чтобы удивить подружку, вовсе не обязательно угонять истребитель или арендовать в зоопарке муравьеда.

В комнате находились двое, и некому было удивиться тому, что впервые за долгое время на тонком, изможденном лице Владислава Басистого не было улыбки. А когда она выглянула опять, Сергей Соловец почувствовал, что эта новая улыбка не защищает Басистого от любых неожиданностей, а посвящена именно ему.

– Мне было семь лет. Первого сентября должна была идти во второй класс. Бабушка жила под Гжелью в своем доме, она каждый год приезжала в конце августа собирать меня в школу и привозила свои георгины. В ведре, марлей укутанные. Часть продавала у Бауманской, а пять самых роскошных давала мне в школу. Мои георгины были самые красивые в классе!

Виктория сидела в уголке дивана в гнезде, свитом из красного в синюю клетку пледа. Стемнин оседлал стул рядом с письменным столом и внимательно смотрел на нее. За окном мела пурга, и по шторе летели наискосок тени хлопьев, высвеченных желтоватым фонарем.