Максим Кантор - Красный свет

– Я имел в виду солдатских командиров. Это гораздо важнее. Однако не спуститься ли нам в ресторан?

– Вы правы, Йорг давно ждет.

Мы спустились в холл отеля, где ждал ее сын.

Прошла целая жизнь, сменились три правительства, рейхсвер преобразовали в вермахт, Германия вышла из Лиги наций, «хрустальная ночь» напугала евреев, Австрия вошла в Великий рейх, Чемберлен принял наши условия, – изменилось все; однако ритуал нашей странной семьи сохранился без изменений. Йорг приходил к нам в отель к шести часам, и мы вместе ужинали. Он отпустил аккуратные усы, как делали в то время многие летчики. Летная куртка, которую он носил нараспашку, открывала немецко-испанский Золотой крест – его первую награду. Под Золотым крестом были скрещенные мечи – а я знал, что таких (с мечами и бриллиантами) было выдано всего девять. Вероятно, он отличился в Испании.

Перед Йоргом стояла нетронутая рюмка рейнского – вина он не пил. Видимо, кельнер принес рюмку, а он и не притронулся. К сожалению, Йорг в данном вопросе не унаследовал материнской линии, не стал наследником аристократов-военных, знатоков вин – здесь он оказался потомком вульгарного Виттрока, спекулянта, макающего усы в пиво. Однажды эта вульгарность едва не стоила юноше жизни.

Когда я представил его Герингу – с тем чтобы Геринг определил место службы будущего пилота Люфтваффе, – Геринг предложил Йоргу бокал бургундского. Для любимца фюрера это был особый жест: он откупорил редкий «Шамбертен», полюбовался вином на свет, протянул бокал Йоргу. Йорг повертел бокал в руках и поставил на стол: «Благодарю вас, считаю, что солдат не должен пить вино». – «Не верю! – воскликнул последний человек Возрождения (как Геринг любил себя именовать). – Такой бравый юноша – и трезвенник!» – «Предпочитаю пиво», – признался Йорг.

Туповатая откровенность шокировала меня; нет, никогда сыну спекулянта не стать германским аристократом! Достаточно одной дворняги, чтобы испортить породу. Геринг, игравший в юности в гостиной Бисмарка, посмаковал бургундское, облизнул губы, помолчал и направил выпускника летной школы в легион «Кондор», который тогда формировался в Испании. «Испанские вина не похожи на бургундское, – заметил Геринг, – возможно, они понравятся вам больше. Тяжелые, плотные, напоминают баварское пиво». И повернулся к нам широкой спиной.

Я сознательно добивался для Йорга аудиенции именно с Герингом. Хочешь быть летчиком – полюбуйся, какие летчики бывают. Я был уверен, что этот огромный германец, герой войны, пилот эскадрильи № 1 «Рифтгофен», наследник «Красного барона» – станет кумиром Йорга, ведь юноше нужен кумир. Все, что делал Геринг, было величественно; сегодня я могу сказать, что даже на последнем процессе Герман сохранил невозмутимую стать. Сластолюбив и жирногуб? Пожалуй так. Но упорен и тверд. «Мы возродим полк “Рифтгофен”!» – поднял бокал этот поверженный герой в 1919-м. И вот сегодня он стоит в гигантском холле своего «Каренхалле», главнокомандующий воздушным флотом Германии. Я надеялся, что Йорг захочет подражать великану, а великан возьмет юношу под покровительство. Но помешало пиво, мещанское пиво! Герман Геринг, знаток бургундских вин, не любил термина «Пивной путч».

– Вы расстроены, Эрнст, – сказал на обратном пути будущий летчик.

– Признаюсь, ожидал большего.

– Вам показалось, что я вел себя недостаточно аристократично в присутствии самого Германа Геринга?

– Милый Йорг, вы не старались.

– Видите ли, Эрнст, – сказал мне юноша, – у меня возникло собственное определение аристократизма. Вероятно, дает себя знать кровь фон Мольтке. Я стал самонадеян, имею свои критерии. Самым очевидным аристократом считаю своего друга Отто Кумма.

Отто Кумм стал навещать Йорга вскоре после того, как мы перебрались в Берлин. Отто, ровесник Йорга, сын рабочего из Гамбурга, вступил в нацистскую партию в 1933 году. Аристократизма в этом молодом человеке, разумеется, не было, но присутствовала статная осанка, твердая манера держаться, то, что немцы называют словом Haltung. Не заметить Кумма в комнате было невозможно.

– Кумм пьет пиво и ест вульгарные сосиски. Он не знает, как держать в руке бокал с вином. Он рабочий из ганзейского города, моя мать не пригласила бы его на наши аристократические обеды. Боюсь, Отто не разбирается в искусстве. Но – помните ли, что вы говорили мне про общий цвет истории, в котором теряются оттенки дней? Помните? Так вот, Отто Кумм для меня есть вопощение этого общего цвета – он подлинный германец, а значит – аристократ.

– Пусть так, – примирительно сказал я, – но все же не зовите его к фон Мольтке, вас не поймут.

– Я и сам фон Мольтке, – неожиданно сказал Йорг, – могу принять решение и без них.

Действительно, Елена стала посещать обеды берлинских аристократов. Сначала я представил ее Хансу фон Мольтке, дипломату, служившему в то время в Варшаве. Позже Ханс стал нашим послом в Мадриде; он был знатоком искусства, темы для разговоров находились легко; впрочем, их отношения с Еленой не стали теплыми.

Йорга определили в легион «Кондор», а пилоты «Кондора» погибали. Я не сказал Елене, как это опасно, делал вид, будто Йорг отправлен инструктором, в боевых действиях не участвует. Однако мне докладывали, что истребительный отряд «1/88», в который входила его эскадрилья, прикрывает штурм Мадрида; его могли сбить каждый день. Йорг вернулся из Испании живой, вино он так и не полюбил, но стал знаменитым летчиком. Елена пересказывала мне истории его боев – с матерью он иногда делился. Когда я слышал о его подвигах, мне делалось неловко – ведь Йорг оставался таким же, как и прежде, вежливым юношей, причесанным на пробор. Он говорил тихим голосом, застенчиво улыбался, внимательно слушал. И посетители кафе думали: вот сидит молодой военный с родителями, как грустно, что юношу отрывают от семьи, но долг! Однако этот вежливый юноша уже успел спеть вместе с другими летчиками боевой гимн легиона «Кондор»: «Сметем господство красных и марксистов, научим чернь подчиняться, принесем горячую немецкую помощь Испании», – он поднимал в воздух свой Bf-109 и летел прикрывать тяжелые «Хенкели», бомбившие Гернику. Бомбили Гернику в 1937-м, то был поворотный год европейской истории. Я слышал, русские называют 1937 год «проклятым»; никогда не понимал этого эмоционального определения. В тот год государства постарались подготовить плацдармы для будущей войны, избавиться от внутренних врагов. Времени оставалось мало; государство стреляло, арестовывало, пытало – приводя население к однородной, управляемой массе. Исполнители были рьяными. Как выражался въедливый генеральный комиссар госбезопасности Ежов (цитирую его слова по протоколу): «Вот, я не помню, кто это докладывал, когда начали новый учёт проводить, то, оказывается, живыми ещё ходят 7 или 8 архимандритов, работают на работе 20 или 25 архимандритов, потом всяких монахов до чёртика. Всё это что показывает? Почему этих людей не перестреляли давно? Это же всё-таки не что-нибудь такое, как говорится, а архимандрит всё-таки». Маленький упорный человечек Ежов, вальяжный генерал Франко, фанатичный фон Браухич, освобождавший вермахт от предателей, – все они выполняли схожую работу. Испания в Европе играла ту же роль, что нежелательные элементы в Советской России или непатриотичные офицеры в Германии. От республиканской Испании требовалось избавиться на тех же основаниях, на каких Ежов хотел избавиться от архимандритов, – все понимали, что это необходимо. В майские дни 1937-го шли чистки в немецком вермахте и русской РККА, шли аресты московской интеллигенции, сочувствовавшей Троцкому, и в эти же дни легион «Кондор» разбомбил Гернику – негоже было оставлять пятую колонну в тылу коричневой Европы. И мой воспитанник Йорг Виттрок, молодой пилот эскадрильи, летел 28 мая над проклятым баскским городом.