Максим Кантор - Красный свет

– За Германию или за Адольфа Гитлера? – спросил летчик.

– Жизнь одна. Не ошибись, когда соберешься ее отдавать. Где ты будешь сегодня вечером? Твоя мать сказала, что ты зван в гости.

– Собираюсь на обед к фон Тресковым, – сказал летчик, – и вы, Эрнст, знаете, почему я там буду. – Он улыбнулся.

Йорг был влюблен в милейшую Гертруду, дочь фон Трескова.

– Вернее сказать так: я знаю, почему ты, молодой Мольтке, влюблен в дочь фон Трескова. Я знаю, что германские бароны всегда желают породниться и затем избрать из своей среды императора. Тебе еще не сказали, что вы с Гертрудой родите нового Зигфрида? Или нового Оттона?

– Вы придумали, как обычно. – Он укоризненно покачал головой.

– Я предостерегаю от ошибки, Йорг. Идет великая демократическая бойня, демократы убивают друг друга в поисках совершенной модели управления маленькими людьми – по воле народа, но поверх этой воли. Поверь, они найдут эту идеальную модель управляемой демократии – даже если придется убить миллионы. Найдут – путем естественного отбора. Сейчас не время для монархий. Мир должен переболеть демократией – а завершится этот процесс однажды сам собой, лет через восемьдесят.

– Успокойтесь, Эрнст, – сказал молодой летчик, беря меня под руку. Его рука была твердой, я испытал радость от осознания того, какого воина мы с Еленой вырастили. – О чем вы? Я иду на свидание с самой очаровательной девушкой Пруссии, а не к заговорщикам.

– Я никогда не ошибался, Йорг, – сказал я. – Твой дядя Хельмут фон Мольтке – приятный человек, но его кружок в Кресау – заговорщики. Я читал его докладную записку, направленную Кейтелю, – это самоубийственная записка, Йорг. Зачем он это делает? За ним стоит Британия? За ним армия? Генералы? Я не спрашиваю, я рассуждаю вслух. Милейший фон Тресков – племянник фон Бока. А племянник всегда опаснее, чем дядя, вспомни историю семьи Борджиа. Обида фон Бока перерастет в заговор фон Трескова. Он объединит силы с Мольтке. Да, так и будет! Только так и бывает. Скоро ты услышишь сам, как твои будущие родственники скажут, что ефрейтор остался ефрейтором. Они скажут, что войну должны вести профессионалы, что славу Германии составляет ее рыцарство. Вспомни тогда про мое предупреждение. Германии нужен этот ефрейтор, безродный и истеричный человек.

– Вы уверены? – задумчиво сказал Йорг. – Нужен ли такой главнокомандующий? – Он просто спросил, но как страшно прозвучал этот вопрос в устах солдата.

– Он нужен вам самим! – крикнул я. – Вам! Собранию Мольтке и Тресковых. Вы – Тресковы и Мольтке – все сделаете его руками, самую черную и грязную работу. А когда дым от печей рассеется, тогда берите власть. Мягко, без спешки. Через сто лет.

– Сначала вы сказали, что ждать надо восемьдесят лет. А теперь уже сто! – и по его кривой улыбке, я понял, что угадал. Они его уже убедили.

– Наберитесь терпения.

– А есть время для терпения?

– Есть океан времени, – сказал я ему, – но некоторые измеряют океан волнами. Не уподобляйся им.

Но они не умели ждать.

Идея переворота появилась уже в 1938-м, они устали от Адольфа уже тогда, до войны, а когда встал вопрос о Чехословакии, Эвольд фон Клейст полетел тайком в Лондон – посоветоваться с лордами, не пора ли менять ефрейтора на канцлера: страна встала из руин, теперь уже можно. Но в ту пору замены не получилось – карты спутал Невилл Чемберлен, который сам отправился в Берлин и Чехословакию сдал. Теперь все было серьезнее. Сегодня Эвольд фон Клейст возглавлял группу армий «Юг», а фон Бок – группу «Центр». И вот у одного из них забрали армии. Это была их война – они начали ее давно, они проели карты глазами. Их войну у них забрали. Я ждал беды от фон Трескова.

Я ждал беды постоянно: наступил момент, когда я потерял способность определять, откуда придет удар. Я опасался фон Мольтке и людей его кружка. Я опасался генералов, собиравшихся у фон Трескова. Я опасался нетерпения Адольфа – он впал в состояние визионера, заговаривался. Он представлял себя то Жанной д’Арк, коронующей Валуа, то самим Карлом Валуа. Я боялся Гиммлера, который давно начал собственную игру. И больше всего я опасался Елены – если ее энергия и страсть будут отданы заговору, наш сын погибнет. Мало этого, я неожиданно понял, что погибнет вся Германия, а за ней – Европа.

Тресковы были из Померании, Герман фон Тресков был генералом пехоты в первую Франко-прусскую, а семья его внука, Хенига фон Тресков жила в Берлине. Хенигу фон Трескову сейчас было сорок лет, пора свершений – он занимал должность начальника штаба группы «Центр», а до того успел повоевать во Франции. Возвращаясь на регулярные каникулы в Берлин, он давал обеды для избранной публики – фон Вицлебен, фон Штюльпнагель, фон Хазе, Людвиг Бек, Герделер; Бек не был родовит, но происходил из столь богатой семьи, что кровь голубела сама собой. То были типичные берлинские обеды: рейнское в гостиной, домашняя музыка до обеда, дочка музицирует, затем жаркое из оленя, бургундское красное, – дважды я посещал этот дом вместе с Еленой и Йоргом.

Признаюсь, на этих церемонных обедах берлинской знати я чувствовал себя куда более неловко, нежели на ужинах с Адольфом или даже в жирной роскоши Каринхалле у Геринга. Гитлер был типичным parvenu, и родовитый Геринг подыгрывал ему, теряя собственное воспитание. Это особенно чувствовалось, когда я сравнивал их поведение за столом с обхождением братьев фон Штюльпнагелей, Карла и Отто, а также церемонными манерами Федора фон Бока, который иногда посещал обеды. Меня особенно поражало, как легко эти аристократы принимали свой исконный, присущий породе надменный вальяжный облик – сразу же по возвращении с линии фронта! Среди немецких генералов было заведено раз в две недели прилетать с театра военных действий в Берлин на длинный уикенд – помимо доклада Гитлеру они успевали отпраздновать свои именины и дни рождения, устроить музыкальный вечер, дать обед друзьям. Гитлер, выезжая на фронт, не мог – не умел! – успокоиться еще неделю, его лихорадило, он переживал увиденное. Но выдержанная веками в холеных телах, настоянная на добротной пище и дорогом вине, кровь феодалов не оставляла места эмоциям: еще вчера генералы мерзли в ржевских болотах, но они входили в берлинские гостиные шагом неспешным и барственным, а манишки их сияли равнодушной белизной.

В доме германского аристократа спесь была естественной, не выглядела хамством разбогатевшего лакея; в этом чинном доме пьяный хохот Геринга был бы неуместен; здесь не смеялись даже над карикатурным Геббельсом – здесь просто не упоминали имени Геббельса. Богач Герман Геринг кичился тем, что стал знатоком вин, – помню, как осрамился Йорг, спросив себе в Каринхалле бокал пива. Но Отто фон Штюльпнагель подносил пиво к губам столь царственным жестом, что винные церемонии сноба Геринга меркли.