Мария Метлицкая - После измены (сборник)

Веруня весит под центнер и не признает худых женщин. Говорит, что те, кто стремится похудеть, просто комплексуют: кроме стройной фигуры, им нечего предложить мужчине. А у Веруни богатая фактура и богатый внутренний мир. И от отсутствия кавалеров она никогда не страдала. Это правда.

Она смотрит на меня пытливо и подозрительно. И я начинаю реветь.

– Говори! – приказывает Веруня и, забыв о своих прямых обязанностях, плюхается в кресло.

Я начинаю говорить. Реву, захлебываюсь и, простите, икаю.

Веруня, сдвинув брови, сурово кивает.

– Все? – спрашивает она, когда я замолкаю, и с чувством выдыхает: – Гад!

– Конечно, гад. Предатель. – Я опять начинаю реветь.

– Да хватит! – сердится Веруня. – Не стоит он твоих слез! – Потом долго смотрит в одну точку и тихо говорит: – А я думала, что так не бывает. Ну, когда на вас смотрела. Никогда такого не видела, чтобы так, душа в душу. Честно и чисто. А вон как оказалось… Как у всех. Ничего необычного.

Веруня расстроена. Мы ее сильно разочаровали. Лишили последних иллюзий. Прости, Веруня!

Она решительно встает и молча и ожесточенно продолжает меня красить и стричь.

Потом угрожающе произносит:

– Вот счас сделаю из тебя такую куколку! Все охренеют!

Я закрываю глаза и чувствую, что очень устала. Веруня заканчивает и говорит:

– Ну, смотри!

Я подхожу к зеркалу. И правда – помолодела и стала похожа на себя прежнюю. Мне хочется, чтобы Веруня поскорее ушла, но не тут-то было. Она считает своим прямым долгом все обсудить и обдумать стратегию.

Стратегия такова – проучить его, гада. По полной. Чтобы все понял и прочувствовал. Промучить, выжать все соки. Напугать, чтобы больше неповадно было и чтобы на всю жизнь запомнил, сволочь!

– Ну а потом, – тяжело вздыхает Веруня, – потом, конечно, простить! А куда деваться, Ириш? – Она пугается моего взгляда. – Куда деваться-то? Вся жизнь за плечами – не вымараешь. Да и внучок на подходе. Короче, чего мудрить? Проучить и простить. А куда ты с подводной лодки? На пятом десятке жизнь не устроишь.

– А мне и не надо! – уверенно говорю я.

– Это тебе сейчас так кажется, – грустно усмехается Веруня. – Одиночество бабье – господи не приведи! Да и потом – с кем не бывает! Ну, сорвался мужик один раз в жизни и тут же влип по неопытности. Бог велел прощать. А не простишь – высохнешь и умрешь от тоски или – от страшной болезни. Обиды – они душу до дна выжигают.

И эта туда же! Философ доморощенный. Все про все знают. А я – опять в дураках.

К ночи Веруня напилась и осталась у меня ночевать. Обычная история.

Я еду к маме, с прической и на каблуках, и, разумеется, с цветами и подарком. Открывает дверь Галина. Выглядит ужасно – болезненно худая, с серым цветом лица. Держится рукой за грудь – говорит, что болит шов. Мне становится стыдно. Выходит мама и долгим взглядом изучает меня.

– Нормально? – интересуюсь я.

Мама вздыхает и качает головой. Опять осуждает. За что на сей раз? Ведь я так старалась! Анюта сидит в комнате на диване и морщит брови. Что-то болит? Нет. Все нормально. По-моему, она сейчас разревется. Зять Эдик смотрит на меня с нездоровым любопытством. Или мне кажется?

Муж сестры жмет мне руку – так он выказывает сочувствие. Я руку выдираю. Дело в том, что я его очень не люблю. В нашей семье считается, что он сломал сестре жизнь. Объясняю – всю жизнь скаредничал, считал каждый рубль, не так давно сестра узнала, что у него есть любовница, а у любовницы дочурка, которую он, оказывается, страстно любит, потому что почти растил. В смысле – принимал жаркое участие.

Как сестра узнала? Нашла завещание, в котором четко прописывалось, что его квартирная доля принадлежит этой девице. И машина тоже. Их машина. Участок земли – тоже. Землю, кстати, получала еще наша мама, а потом отдала сестре. После этого сестра и заболела, но продолжала с ним жить. Мы с мамой ее мужа с трудом выносим. Конечно, на этом фоне мой Леня – ангел во плоти.

Эдик кружит вокруг стола, как всегда голодный, причем это становится похоже на какую-то болезнь. Анюта говорит, что скоро он съест ее. Мой зять всегда молчит, и непонятно, что у него на уме. Мне он совершенно чужой человек.

Среди гостей – мамина сестра Тонечка, старая дева, всю жизнь мечтавшая подцепить хоть какого-нибудь мужичка, пусть самого плохонького. Но даже самые плохонькие от нее сбегали через неделю. Мама говорила, что они задыхались от Тонечкиной заботы и запаха духов «Каменный цветок».

Еще один гость, вернее гостья, – мамина подруга Соня Дизель. Дизель – это фамилия и образ жизни одновременно. Соня, как дизельный трактор, прет по жизни, не разбирая пути. У нее есть оправдание – она старается для семьи. Во все кабинеты она заходит грудью вперед. А грудь – восьмого размера, всех впечатляет. Она сначала увещевает, потом обольщает, а под конец требует. Последнее получается лучше всего. С ней предпочитают не связываться – себе дороже.

Так Соня выбивала лекарства, сапоги, мебельные гарнитуры, квартиры и машины. Ее домашние – сын Семик, сорокалетний пугливый холостяк, дочка Туся, тоже пугливая и болезненная, и муж Аркадий, по-домашнему Кадик. Все дети похожи на папашу – тощие, болезненные очкарики, трепещущие перед своей неслабой мамашей. Сонин дом – полная чаша во все времена, даже в голодные и дефицитные советские. Соня – замечательная хозяйка и чистюля. Но! Есть одно мнение, и это мнение Сони. Все остальные лишены права голоса по факту рождения. Все принимают Сонины заботы и хлопоты, и все, как мне кажется, бесконечно несчастны. Устроить личную жизнь она не позволила ни сыну, ни дочке. Все кандидаты были недостойны, разумеется. А ведь неплохая тетка, остроумная, заботливая. Никого в беде не оставит, всем поможет. А на фига, спрашивается?

Соня заводит меня в угол, дымит мне в лицо и заговорщически шепчет, что может мне дать пару дельных советов. Ни минуты не сомневаюсь! Мама, видя эту картину, орет, чтобы Соня оставила меня в покое. Соня мне подмигивает и шепчет:

– Позвони!

На кухне маме помогает дядя Федя – сосед и друг. С мамой они дружат лет тридцать. Дядя Федя десять лет вдовствует – его жена Милочка, мамина подружка, умерла от аппендицита. Постеснялась ночью будить мужа и вызывать «Скорую». Года через три после Милочкиной смерти дядя Федя предлагал маме сойтись. Говорил, что старость проще коротать вдвоем. Мама ответила, что прибьет его на второй день, как только услышит, как он шаркает тапочками. И добавила, что привыкать к совместной жизни надо смолоду, когда не так обострены нервы и не так на все реагируешь.

Отношения выяснили и продолжают дружить. По очереди ходят в аптеку и в магазин, вместе квасят капусту и моют окна. Вместе гуляют в парке и ходят в кино.