Андрей Рубанов - Стыдные подвиги (сборник)

Но в стае все сурово: сегодня ты ей в глаз целишься, а через два месяца, в феврале, она тебе жена.

Яшка высмотрел другую ветку, на этом же дереве, но повыше, перепрыгнул, снова огляделся.

Очень хочется хлеба. Любого. Надо уходить из этого двора, выбираться на улицу, к магазинам, к ларькам, — туда, где пахнет бензином, где бегают звери, где люди в железных сарайчиках жарят куриц.

Яшка прыгает, опирается крыльями на ледяной воздух, подруливает хвостом и летит меж домов. Дальше, за углом, — дорога, множество машин, суета, грязь, вход в метро, пятна света, — и вот его ноздрей достигает ненавистный запах.

Много есть дурных запахов на свете, но этот много хуже всех остальных, это не смерть пахнет, а большая беда, катастрофа, вечная мировая несправедливость.

Что может быть ужаснее запаха жареной курицы? Что может быть кощунственнее вида ее трупа, лишенного перьев, лоснящегося, коричневого, — мертвые обезглавленные тела, нанизанные на железные шпаги, медленно вращаются за стеклом для услады взоров спешащих мимо человеков; вот один останавливается, покупает и ест, тут же, и пар идет от разрываемой жирными пальцами птичьей плоти, и Яшка видит бледные кости, такие же, как у него, только вдесятеро больше.

Вот судьба тех, кто не летает. Жалкая, куриная. Отрубят голову, отрубят ноги, обдерут перья и поджарят.

А Яшка — воробей, он умеет пронзать собою твердое пространство и подниматься высоко в небо, его никогда не поймают, не проткнут железом и не выставят, голого, на всеобщее обозрение.

Здесь его настигает, наконец, вся стая. И Хромой, и Старик, и Бестолковый, и Одноглазый, и матери их, и отцы, и братья, двоюродные и семиюродные, всего под сотню душ. Крики, суета, Яшка привычно вклинивается, видит сразу десяток потенциальных невест, но думает не о невестах. Он боится умереть. Все зимой боятся умереть, все ищут хлеб, кто в стае, кто — сам по себе, как Яшка; но даже когда он сам по себе — он все равно чувствует своих, они рядом, в двух, трех минутах полета; и ночует он всегда только в стае, так безопаснее.

Между тем железный сарай с поджаренными птичьими трупами считается популярным хлебным местом, и не только стая Яшки прилетает сюда по утрам. Если хочешь жить, — можешь перетерпеть и отвратительный запах надругательства над телом птицы.

Человек, поедавший жареную курицу, уходит, завернув остатки пиршества в промасленную бумагу, ничего не оставив после себя, но его сменяет другой, жующий кусок вареного мясного фарша, забитого в прозрачную кишку, называется — «сосиска в тесте»; мяса в том фарше нет совсем, есть только особый порошок с запахом мяса, и Яшка это понимает, но думает не о мясе, а о тесте. Любители сосисок в тесте почти всегда оставляют недоеденным край белой булки, и вот уже Хромой и Одноглазый прыгают рядом, ожидая момента, а Бестолковый занимает позицию чуть дальше, а Старик — самый опытный — подходит совсем близко и нагло требует от человека поделиться.

Старик много раз показывал этот опасный фокус: оказывается, иногда люди понимают птичий язык, и если попросить, громко и настойчиво, — можно получить от щедрот людских такой кусок, что не сумеешь ни съесть, ни утащить.

Человек глотает сосиску, движения его рук, его губ и челюсти медленны и нерациональны, более того — он ест на виду у прочих членов своей стаи; мимо проходят десятки других человеков, любой может выхватить пищу и быстро затолкать в себя, и убежать — однако пожиратель сосиски беспечен; жует не спеша и не оглядываясь. Среди людей, как и среди воробьев, тоже есть свои бестолковые, думает Яшка, и в три прыжка занимает позицию рядом с Хромым и Одноглазым.

Старик опять кричит, так громко, как только может кричать голодный воробей: напрягая силы, вытягивая шею и хвост.

— Дай хлеба! Поделись!

Стая издает крик изумления. Получилось. Остаток булки летит прямо на ледяной серый асфальт. Подарок тут же разрывают на части, в пятнадцать клювов, причем Старику перепадает жалкая корка, а Бестолковому, наоборот, самая большая и мягкая часть. Бестолковым всегда везет. Яшка подскакивает, но не успевает: Бестолковый уже почти все съел, а недоеденное подхватил и рванул прочь, изо всех сил работая крыльями. Яшка решает не гнаться, не расходовать силы. Он снова взмывает и устраивается выше всех: на козырьке вестибюля метро.

Человеческая стая бесчисленна. Сплошной поток втекает в подземелье. Все на одно лицо, не то, что воробьи. Над головами белый пар от дыхания. Люди страдают от холода много сильнее птиц, они не имеют перьев и вынуждены защищать кожу кусками тканей. Но все равно — Яшка уважает людей. В их жизнь вникнуть невозможно, да и незачем, люди живут отдельно от воробьев и не учитывают их интересов. Они — хозяева хлеба, они могут себе позволить многое. Обычно, если человек кидает хлеб на землю, он действует вовсе не для пользы птиц, а просто — избавляется от обузы. Люди часто берут кусок, который не могут съесть.

У Яшки и его братьев все иначе. Есть хочется всегда, особенно зимой, и Яшка, как бы ни наедался, спустя два часа опять страдает от голода.

Традиционный человеческий кусок хлеба в несколько раз больше воробья. Однажды в ранней юности Яшка видел, как люди выгружали хлеб из машины: многие сотни кусков, белые, серые, черные, всевозможных форм и размеров. Зрелище заворожило Яшку, всерьез напугало и навсегда осело в памяти. Еда была огромна и разнообразна, Яшка мог умереть, придавленный одною лишь буханкой хлеба.

В детстве мать и отец кормили Яшку насекомыми. То время прошло, и родители больше не интересуются жизнью сына: вырастили, отправили в первый полет — до свиданья, парень. Теперь питайся хлебом, сам ищи его. Хлеб — всюду. Только не забудь, что он принадлежит людям. Меж хлебом и воробьем всегда находится человек или созданная его руками преграда. Привыкай к человеку, изучи человека — и получишь хлеб.

Яшка вроде бы сразу все понял, научился, привык, поведение людей не казалось ему сложным; жизнь была легка, стая ночевала в ветвях какой-нибудь березы или клена, а днем — разлетались кто куда, у Старика были свои хлебные места, у Одноглазого — свои, Хромой и его обширное семейство подъедались у супермаркета, родители Яшки — возле рынка, сам же Яшка предпочитал на бреющем изучать скверы, где после обеда собиралась человеческая молодежь с огромными флягами пива; а где пиво — там и сухарики, это знает каждый воробей. Можно было устроить пиршество возле любой лавки. Однажды Яшка по неопытности объелся соленых сухариков так, что целый день не вылезал из лужи, в горле и желудке горело, — выпил столько воды, что едва не подох. А еще были чипсы, и вареная кукуруза, и семечки подсолнечника, и арбузные, и дынные, и тыквенные, и даже конопляные. Яшка наблюдал за людьми и однажды понял, что люди — хозяева хлеба — вообще не считают его за еду. Хлеб для них — нечто вроде забавы.