Виктория Токарева - Короткие гудки (сборник)

Ирина устала от напора любви и чувства вины. Хотелось грохнуться в свою постель и отключиться ото всего.

Ирина сняла с себя его руку и ногу. Встала. Оделась. Уходя, возвела глаза к небу, дескать: мы договорились.

Она, конечно, виновата. Но что же делать, если Павел – главный мужчина ее жизни. Больше никто. И никогда. Только с ним общая дорога – музыка. Самое неконкретное из искусств. Литература – это мысль. Живопись – это зрение. А музыка – душа. Ее не опишешь, не нарисуешь и даже не представишь себе.

Значит, у них – Ирины и Павла – общая душа. И общее тело. Как можно любить кого-то, кроме него: горячая кожа, черешневый запах, а нежность такая, как будто сама родила.

Ирина ушла домой. Она знала, что три дня Павел будет выключен из жизни. Будет пить и спать. Презренный запой, тяжелый недуг. Но сколь тяжелые недостатки, столь весомые достоинства. Патология одаренности – расплата за талант. Но лучше талант с расплатой, чем ни того ни другого. Лучше бездны и пропасти, чем равнинная скука.

Это было начало.

Ирина подозревала, что Павел не помнит той ночи. Но он все запомнил. Ее любовь пробила алкогольные слои. Павел захотел повторить близость. А потом уже не смог без этого жить.

И понеслось, покатилось…

Семейная конструкция стала разваливаться. Зашатался пол, поехал потолок, как при землетрясении. А это и было землетрясение. Ему уже не нужна была жена Ксения. Да. Крепкий тыл. Но тюрьма тоже крепка.

Ребенок дорог, конечно. Безмерно дорог, но у него впереди своя жизнь. Вова вырастет, и уйдет на зов любви, и спасибо не скажет. Даже если скажет. Стоит ли Вовино «спасибо» обесцененной и обесцвеченной жизни Павла? Как черно-белая фотография. Только при Ирине все обретало смысл и краски. Фонтаны били голубые, и розы красные цвели. И романсы, которые он пел, приобретали глубину. Павел становился равен Чайковскому и Глинке, не говоря о прочих, помельче.

У Ирины была совершенная техника и врожденное чувство аккомпанемента. Это был настоящий дуэт рояля и голоса, как рыба и река. Птица и небо. Созданы друг для друга.

Павел уже не мог выносить других аккомпаниаторов. Другой (или другая) усядется перед роялем, отстучит, глядя в ноты, как заяц на барабане. Вроде все то, да не то. Павел уставал от таких концертов, истощался душой. С Ириной он успокаивался. Становились понятны строчки гения: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Но и счастье тоже есть, как оказалось.

Павел влюбился. После своего дня рождения он вдруг УВИДЕЛ Ирину. Ему постоянно хотелось на нее смотреть. Касаться. Хотелось, чтобы она была рядом как можно ближе, совсем близко. Хотелось посадить ее за пазуху и слышать, как стучит ее сердце возле его сердца.

Сердца бились в одном ритме, как голос и сопровождение. Общая музыка.

На гастролях не расставались. Ехали в одном купе, жили в одном гостиничном номере, спали на одной кровати, ели одну еду, видели одни сны, думали одну думу: что же дальше делать с этой любовью?

Ирине исполнилось двадцать восемь лет, пора замуж, пора рожать. Сколько можно прятать любовь, притворяться перед его семьей, перед коллегами и друзьями? Путаться, как кошка, под ногами чужой жизни?

Павел все понимал, но не мог обидеть семью, да что там обидеть – пустить под нож. Всех, и старых и малых. Он – позвоночник семьи. Без него все сломается. Жалко ломать родных и близких. Но он не в состоянии был затоптать чувство. Ирина – это каждая минута, сегодня, сейчас. Горячее дыхание жизни.

Долг и счастье вступили в противоречие, разрывая душу на равные куски.

В одну прекрасную ночь лежали в гостинице. Кажется, это был Нижний Новгород. За окном темно и сыро, а в номере тепло и уединенно, и в них самих такая легкость, как в невесомости. Кажется, сейчас взлетишь и поплывешь над крышами, как на картинах Шагала. В такие минуты не страшно умереть.

– Давай поженимся, – сказала Ирина.

– Не сейчас.

Павел хотел как можно дольше не совершать поступка. Оставить все как есть. Счастье длилось бы бесконечно, и долг нерушим.

– А когда? – спросила Ирина.

– Пусть Вова кончит школу.

Ирина посчитала: Вова в третьем классе. Значит, через семь лет. Долго. Но лучше, чем никогда.

– Подождешь? – проверил Павел.

– А куда я денусь?

Обнялись. Слушали тишину. Это была другая тишина, другого наполнения. Впереди – счастье с пожизненной гарантией. Так будет сегодня, через семь лет и всегда.

Для Павла – семь лет отсрочки. Вове будет семнадцать. Окончит школу, поступит в институт. Вылетит из гнезда.

Прошло семь лет.

Вова учился в десятом классе, собрался жениться на однокласснице Оле. Такая срочность была продиктована беременностью невесты. Была бы девочка попроще, обошлись абортом. Но девочка из хорошей семьи, никто не собирался рисковать. Пусть будет ранний брак и ранний ребенок. Ксения бегала по инстанциям, собирала нужные справки, поскольку в семнадцать лет не расписывают. Только с особого разрешения.

Эту новость Павел сообщил Ирине за кулисами. Он был подавлен столь ранним вступлением Вовы во взрослую жизнь.

– А мы? – растерялась Ирина.

– Не сейчас, – сказал Павел. – Перед родителями невесты неудобно. Неприлично.

– И что теперь?

– Подождем три года. Пусть ребенок пойдет в детский сад.

– А что изменится?

– Я изменюсь, – сказал Павел. – Я буду свободен.

Ирина поверила. И в самом деле: на плечи Павла ложилась еще одна семья: Вова – Оля – ребенок. Не может же он бросить всех на ржавый гвоздь…

Оркестр под управлением великого дирижера объявил конкурс пианистов. Ирина прочитала об этом в газете. Не обратила внимания. Зачем ей этот конкурс? Она хорошо зарабатывает, Павел рядом, что еще? Потом вдруг подумала: не боги горшки обжигают. Оделась и поехала по адресу.

Ирина совершенно не волновалась. Спокойно села и сыграла.

Великий дирижер подошел к ней и спросил:

– А где вы сейчас концертируете?

– Я аккомпанирую, – ответила Ирина.

– Это все равно что Пушкину заказать вывеску «Булочная».

Ирина не поняла, при чем тут Пушкин, вывеска, но было ясно, что дирижер ее высоко оценил.

Через месяц она репетировала концерт для рояля с оркестром. Теперь она сидела в центре сцены и на нее были устремлены все взгляды: и дирижера, и оркестрантов, а в дальнейшем – и публики в зале. Все аплодисменты ей, и все цветы – тоже ей. Это тебе не аккомпаниатор за спиной у певца. Теперь ее имя будут писать на афишах метровыми красными буквами.

Павел Кочубей ревновал и бесился. Он хотел, чтобы Ирина, как золотая рыбка, обслуживала только его.

Ирина все свободное время посвящала Павлу. С возрастом он становился красивее, чем раньше: поседел, похудел, ему шло. Пить стал больше. Запои продолжались уже не три дня, а пять. После запоев – депрессия, так что десять дней из месяца выпадали. Но зато остальные двадцать дней он лучше всех. Он был прекрасен. Он был ЕЕ до последней трещинки на губе.